Показать, сколько участия и душевных сил открыли в себе эти люди. Под таким вот углом. Подобные репортажи, без привязки к каким-то громким событиям, мы называем “тихими новостями”. Они пойдут центральной темой в раздел “Стиль жизни”.
В качестве иллюстрации можно дать фотографии улыбающихся здоровых детишек, которые теперь мертвы.
Мы покажем, что это может случиться с каждым.
Вот такая была у него задумка. Обычно подобного рода исследования делаются “по заказу редакции”. Был конец лета, с новостями было туговато. Это был тот период, на который приходится ежегодный пик рождаемости.
Идея редактора заключалась в том, чтобы я скооперировался с врачами, которые производят медицинскую экспертизу в случае беспричинной смерти грудных детишек.
Рождественская история, рыдающие родители, елочная игрушка — я уже столько лет работаю репортером, что давно позабыл эту байду.
Гипотетическая ситуация на выпускном по этике. Этот вопрос задают в конце курса по журналистике именно потому, что тогда уже поздно его задавать. Ты уже заплатил за обучение. Только годы спустя я понял, что нас спрашивали о другом: Ты уверен, что это действительно именно то, чем тебе хочется заниматься в жизни?

Глава третья

Приглушенный гул диалога проходит даже сквозь стены, потом — взрыв смеха. Потом — опять диалог. Большинство треков со смехом на телевидении было записано в начале пятидесятых. То есть почти все люди, смех которых ты слышишь, сейчас мертвы.
Бум, бум и бум сверху. Как бой барабана. От музыки сотрясается потолок. Ритм изменяется. Удары становятся чаще, как будто сходятся вместе, удары становятся реже, как будто расходятся в стороны, но они не прекращаются.
Внизу кто-то поет. То есть даже не поет, а выкрикивает слова песни. Все эти люди, которым необходимо, чтобы у них постоянно орал телевизор. Или радио, или проигрыватель. Все эти люди, которых пугает тишина. Это мои соседи. Звуко-голики. Тишина-фобы.
Смех мертвых проходит сквозь стены.
Это то, что сейчас называется “дом, милый дом”.
Звуковая осада.
После работы я заглянул в магазин. Когда я вошел, продавец встрепенулся. Не сводя с меня глаз, он пошарил рукой под прилавком с кассой и достал сверток из плотной коричневой бумаги.
— Я положил в два пакета. Думаю, вам понравится.
Он положил сверток на прилавок и любовно погладил его рукой.
Сверток размером в половину обувной коробки. Весит меньше, чем банка с консервированным тунцом.
Он нажимает одну, вторую, третью кнопку на кассе. В окошке высвечивается цена. Сто сорок девять долларов. Он говорит:
— Чтобы вы не волновались, я замотал оба пакета скотчем.
На случай, если вдруг будет дождь, он убирает сверток в пластиковый пакет и говорит:
— Если чего-то вдруг не хватает, вы мне скажите. — Он говорит: — А вы все так и хромаете. Не проходит нога?
Всю дорогу домой пакет шуршал у меня в руках. Бумага скользила и морщилась. Я шел прихрамывая, и с каждым шагом содержимое свертка перекатывалось в коробке.
У меня дома: потолок дрожит от громкой ритмичной музыки. Стены вибрируют от взвинченных голосов. То ли исполнилось древнеегипетское проклятие и какая-то мумия ожила и теперь убивает соседей, то ли они смотрят фильм.
Внизу кто-то орет благим матом, лает собака, хлопают двери, опять же, грохочет музыка.
Я иду в ванную, но не включаю свет. Чтобы не видеть, что в свертке. Чтобы не знать, что это. В тесной густой темноте я затыкаю полотенцем щель под дверью. Держа сверток на коленях, я сижу на унитазе и слушаю.
Это то, что сейчас называется цивилизацией.
Люди, которые никогда не выбросят мусора из машины, врубают радио на полную мощность. Люди, которые в переполненном ресторане никогда не выдохнут сигаретный дым тебе в лицо, истошно орут в свои мобильные телефоны. Они кричат, как в лесу, разговаривая друг с другом через столик в кафе.
Люди, которые никогда не разбрызгают гербициды и инсектициды, почему-то считают вполне допустимым поганить окрестности громкой музыкой. Шотландские волынки. Китайская опера. Кантри и фолк.
Когда за окном поют птицы, это нормально. Когда Патси Клайн — уже нет.
Шум машин за окном — это уже неприятно. И от концерта в ре-миноре для фортепьяно Шопена легче не станет.
Ты делаешь музыку громче, чтобы заглушить шум. Соседи делают музыку громче, чтобы заглушить твою музыку. Ты опять делаешь музыку громче. Все покупают стереосистемы, стараясь выбрать, которая помощнее. Это гонка вооружения в войне звука. Но утроенная мощность не приносит тебе победы.
Речь не о качестве звука. Речь о громкости.
Речь не о музыке. Речь о победе.
Ты включаешься в состязание, врубая басы. От твоей музыки дрожат стекла. Тебя не волнует мелодия, ты выкрикиваешь слова. Ты используешь ненормативную лексику и повышаешь голос на каждом матерном слове.
Ты берешь верх. На самом деле речь о том, кто сильнее.
В темной ванной, сидя на унитазе, я отдираю ногтями скотч с одного конца свертка. Внутри — картонная коробка, квадратная, гладкая, мягкая, с истертыми краями. Уголки тоже стерты и продавлены внутрь. Я поднимаю крышку, и то, что внутри, оказывается на ощупь набором острых и твердых деталей замысловатой формы. Крошечные уголки, изгибы и зазубренные края. Я выкладываю содержимое на пол, в темноте. Пустую коробку я убираю обратно в бумажные пакеты. Между слоями твердых деталей — листы тонкой мягкой бумаги. Я убираю в пакеты и эту бумагу тоже. Потом сминаю пакеты вместе с картонной коробкой в плотный шуршащий шар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11