Священный Грааль этих летних людей – идеальный столик. Кресло власти. Положение. Место, где они сидят, никогда не сравнится с тем, где их нет. Сколько тут народу, – просто пересечь столовую уже значит получать тычки в живот локтями и задницами. Шлепки сумочками.
Прежде, чем мы пойдем дальше, тебе, быть может, стоит одеться чуть потеплее. Быть может, стоит запастись витамином В. Может, и вспомогательными мозговыми клеточками. Если ты читаешь это на публике, остановись, пока не наденешь лучшие и самые качественные трусы.
И, все равно, перед этим тебе стоило бы стать где-нибудь в очередь на пересадку печени.
Сам видишь, к чему все идет.
Вот к чему пришла вся жизнь Мисти Марии Клейнмэн.
Есть бесчисленное множество способов покончить с собой, не умирая до смерти.
Всякий раз, как явится кто-то с континента с группой друзей, которые все худые, загорелые, и все вздыхают, глядя на резное дерево и белые скатерти, на хрустальные цветочные вазы, полные роз и папоротника, и всю серебрянно-посудную антикварную роскошь, – каждый раз, когда кто-нибудь заявляет – "уф, вам бы подавать тофу[1] вместо телятины", – сделай глоток.
С каждой из этих худых женщин, быть может, по выходным ты увидишь и мужа, низкорослого и полного, потеющего так обильно, что черный лак, которым он красит волосы на лысине, стекает по его загривку. Густые черные реки черной грязи, пачкающей сзади воротничок рубашки.
Всякий раз, как входит одна из местных старых кошелок, теребя жемчуг у иссохшей глотки, пожилая миссис Бартон, миссис Сеймур или миссис Перри, когда она видит одну из худеньких загорелых летних женщин за собственным персональным любимым с 1865-го столиком, и произносит:
– Мисти, как ты могла? Ты же знаешь, что я всегда здесь постоянная клиентка в полдень по вторникам и четвергам. В самом деле, Мисти… – тогда нужно сделать два глотка.
Когда летние люди требуют кофейных напитков с молочной пено й, хела тного серебра, цератониевых лимонниц или блюд на соевой основе – сделай еще глоток.
Если они не дают чаевых – сделай еще один.
Эти летние женщины. Так мажут глаза тушью, что кажется, будто на них очки. Носят темную губную подводку, а потом едят, и внутренняя помада стирается. И остается столик, занятый кучкой худеньких девочек, у каждой грязное кольцо вокруг рта. С длинными крючковатыми ногтями цвета пастели «иорданский миндаль».
Когда на дворе лето, а тебе все равно приходится топить дымный камин, сними предмет одежды.
Когда идет дождь, и окна дребезжат от ледяного сквозняка, надень предмет одежды.
Пару глотков. Пару аспирина. Еще раз.
Когда входит мать Питера с твоей дочерью, Тэбби, и ждет, что ты будешь обслуживать собственную свекровь и дочь как личная рабыня, сделай глоток. Когда они обе усаживаются за восьмой столик, и бабуля Уилмот говорит Тэбби:
– Твоя мать стала бы знаменитой художницей, если бы только попыталась… – сделай глоток.
Когда летние женщины, в бриллиантовых кольцах, сережках и теннисных браслетах, бриллианты в которых мутные и жирные от крема против загара, – когда они просят тебя спеть им «С Днем рождения», сделай глоток.
Когда твой двенадцатилетний ребенок поднимает взгляд и называет тебя «мэм» вместо «мам»…
Когда ее бабушка, Грэйс, говорит:
– Мисти, дорогая, у тебя стало бы куда больше денег и достоинства, если бы ты вернулась к картинам…
Когда это слышит вся столовая…
Пару глотков. Пару аспирина. Еще раз.
Всякий раз, когда Грэйс заказывает роскошную подборку бутербродов к чаю со сливочным и козьим сыром и орехами, растертыми в пасту без комков и намазанными на тоненький тост, а потом надкусывает пару раз и бросает остатки, а потом включает в счет это, и чашку чая «Граф Грей», и кусок морковного пирога, и записывает все на твой счет, а ты даже не знаешь, что она делала так, пока на чековой книжке у тебя осталось всего семьдесят пять центов на все про все, и спустя несколько недель ты уже должна Уэйтензийской гостинице деньги, и в итоге ты понимаешь, что ты издольщица, которая застряла в Древесно-золотой столовой, скорее всего, на всю оставшуюся жизнь, – тогда сделай пять глотков.
Всякий раз, когда в столовой битком, и каждый стул с обивкой из золотой парчи занят женщиной, местной или с континента, и все они зудят насчет того, что парома ждать приходится очень долго, и на острове не хватает стоянок, и что раньше никогда не нужно было заранее заказывать столик на ланч, и с какой стати некоторые не могут посидеть дома, потому что тут уж очень, уж слишком много; и все локти с капризными, резкими голосами спрашивают, как проехать туда-то и где достать молочный порошок не на сливочной основе и летние платья 2-го размера, а камин все равно должен пылать и пылать, потому что это гостиничная традиция, – тогда сними еще один предмет одежды.
Если на этот момент ты не пьяная и не полуголая – значит, плохо стараешься.
Когда помощник официанта Рэймон перехватывает тебя в морозильной комнате, когда ты прикладываешься к бутылке шерри, и говорит:
– Мисти, cario. Salud![2]
Когда это случается, салютуй ему бутылкой, со словами:
– За моего мужа без мозгов! За дочь, с которой я никогда не вижусь! За наш дом, который скоро отойдет католической церкви! За мою чокнутую свекровь, которая грызет сыр бри и канапе с зеленым луком… – потом прибавь:
– Te amo[3], Рэймон.
Потом отхлебни еще.
Всякий раз, когда очередная коростовая бронтозавриха из доброй семьи островитян принимается объяснять, что она Бартон, но ее мать была Сеймур, а отец был Таппер, а его мать была Карлайл, и каким-то образом это делает ее твоей троюродной сестрой через поколение, –
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11