Хотя было уже начало лета, ночи по-прежнему оставались холодными, а я был почти голым. Я забрался в дом по веревочной лестнице, предусмотрительно подвешенной мной к люку, и надел брюки, теплую рубашку и плащ. Чуть позже, спустившись с кувшином, чтобы набрать воды для умывания, я увидел мужчину в белой мантии и серебряной маске, идущего ко мне по воде. Я стоял и ждал. Он остановился в отдалении, но я прекрасно слышал каждое его слово.
Вначале он заговорил голосом моего отца.
– Я хотел рассказать тебе окончание истории про Мальчика-Цаплю. Но боюсь, что у нее нет конца. Она все время… продолжается. Он не был цаплей, но не был и мальчиком, хотя с виду казался обычным мальчишкой. Он жил среди людей, притворяясь таким, как все, но доверил свою тайну тем, кто любил его. И все же он не стал обычным человеком. Он так и не смог сделать этого. Поэтому ему приходилось скрываться и обманывать. Но ему помогали, так как те, кому он доверился, любили его. Дозволь же и мне довериться тебе. Секенр, когда мальчик становится мужчиной, отец дает ему новое имя, которое будут знать лишь они двое, пока сын, в свою очередь, не передаст его своему сыну. Так что прими имя, которое носил твой отец, – имя Цапля.
Потом он заговорил голосом Сивиллы:
– Секенр, ты отмечен моим знаком, потому что ты мое орудие. Всем известно, что по хитросплетениям узора мира я узнаю тайны людей, предсказываю их жизни. Но известно ли им, что по хитросплетениям узоров их жизней я узнаю тайны мира? Что я играю ими, бросая к кости, как мраморные шарики, смотрю, как они выпадают, и читаю узор. Думаю, что нет.
И наконец он заговорил голосом Сюрат-Кемада, Бога Смерти и Бога Реки, и голос его грохотал, как гром; он снял свою маску, явив свой чудовищный лик и широко распахнул свои челюсти, и зубами его были бесчисленные потухшие звезды, земля и небо были его ртом, река извергалась из его нутра, а громадные ребра его были столпами мира.
Он обратился ко мне на языке богов, языке Акимшэ, пылающей святыни в сердце Вселенной, и назвал имена еще нерожденных богов, и рассказал о королях и народах всего мира, о событиях прошлого и о том, чему еще предстоит свершиться.
Потом он исчез. И предо мной распростерся город. Я увидел корабли из далеких стран, стоявшие на рейде, и яркие флаги, развевающиеся на ветру.
Я снял одежду и уселся на причал, чтобы умыться. Проплывавший мимо лодочник помахал мне рукой, но, поняв, кто я такой, сделал знак, отгоняющий злых духов, и изо всех сил заработал веслом, уплывая прочь.
Он был настолько охвачен суеверным страхом, что все это показалось мне невероятно смешным.
Я упал на причал, корчась от истерического хохота, а потом еще долго лежал там. Дом осветили лучи солнца. Воздух прогрелся, и было удивительно хорошо.
И тут я услышал, как мой отец ласково шепчет из могилы:
– Сын, если ты сможешь стать чем-то большим, нежели просто чародеем, я не буду бояться за тебя.
– Да, отец. Я постараюсь.
Я прижал ладони друг к другу и медленно развел их, и пламя, возникшее в чаше моих рук, было совершенным, бледным и спокойным, как пламя свечи безветренной летней ночью.


Глава 5 ЧАРОДЕЙ, СЫН ЧАРОДЕЯ

И что с тобой теперь, чародеи Секенр, сын чародея Ваштэма, с тобой, обещавшим стать чем-то большим?
Что…? Я был подобен пловцу в бурном потоке, которому после долгой изнурительной борьбы с течением удалось наконец схватиться за надежное бревно. Я надеялся хотя бы на кратковременную передышку.
Но я больше не мог обманывать себя, не признаваясь, кем я стал. Отец оказался прав. Мои поступки трудно было назвать деяниями простого каллиграфа.
Так что же?…
Начиная описывать свои приключения, я поставил перед собой цель посмотреть на все случившееся со мной со стороны, точно так же, как делает резчик, закончивший изысканную сложную деревянную скульптуру. Он придирчиво оглядывает ее со всех сторон, вспоминая, как создавал каждую деталь, но, сжимая ее в руках, еще не представлял, что получится в целом. Теперь же скульптура из разрозненных фрагментов в его руках превратилась в единое целое и начала жить сама по себе.
Все дни напролет с утра до ночи я просиживал за работой на одном из балконов нашего дома – нет, моегодома – марая бумагу и в утренней сырости, когда тает туман над рекой, и на жарком полуденном солнце; меня загоняли в дом лишь сгущавшиеся тени и поднимавшиеся с болот тучами москиты. Я писал основательно, стараясь по мере своих сил описывать все, что вспоминал, почти не прерываясь, пока наконец перед закатом не откладывал перо, чтобы понаблюдать за садящимся в тростники солнцем в ожидании знамения или пророчества, которые могли явиться в бесконечном разнообразии цветов и теней. Но ничего не происходило. Спускались сумерки. Появлялись москиты. И опасность встретиться с эватимом.
Наступили голодные дни. Никто больше не оставлял корзин с едой под дверью, а у меня даже и мысли не возникало отправиться в город. За причалом постоянно стояли сети, и иногда мне даже удавалось что-то поймать, но чаще всего приходилось довольствоваться нехитрыми запасами, оставшимися в доме: черствый, как камень, хлеб, немного копченого мяса, напоминавшего по вкусу старый кожаный ремень, сушеные фрукты. Я уже начал казаться себе призраком, таким же, как и все остальные члены моей семьи: дух бродит неизвестно где, ну а что с телом, в общем, неважно…
Зачастую я вообще забывал поесть и, поднимаясь от своей писанины, шатался как пьяный – собственное тело меня не слушалось. Сам себе я напоминал полую бумажную фигурку, качавшуюся из стороны в сторону и едва не сносимую порывами ветра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152