– Я не боюсь.
Я взял труп за холодную, полуразложившуюся руку и повел его из библиотеки по длинной галерее с низким потолком, который поддерживали квадратные колонны. По дороге он сообщил мне свое имя, Хевадос, и рассказал о своей родной стране – земле варваров за Морем Полумесяца, прозванной Страной Сосен – и о том, как он когда-то жил под голубым небом с жарким солнцем. Больше всего он тосковал по солнцу. Он даже плакал из-за этого. Он помнил, как, истекая потом в жару, пахал землю. Но его жена и дети умерли от голода, и он впал в отчаянье. Хевадос обратился к магии, призвав к себе демонессу, когда лежал ночью посреди бесплодного поля.
Магом он оказался не слишком успешным. Уже очень скоро коварный враг обманом одержал над ним верх, но не убил его – и тело Хевадоса умерло от холода и голода уже здесь, во Дворце Чародеев.
– Я думаю, здесь так холодно, – говорил он, – потому что все чародеи тут мертвы, и если хоть чуть-чуть потеплеет, их души начнут разлагаться.
– Значит, я тоже мертв? – спросил я его.
– Ты говоришь на языке мертвых.
Он покачал головой с обидой и злостью и продолжил рассказ о своих горестях. Но я по-прежнему шел рядом с ним, держа его за руку, слушал и делал все, что мог, чтобы не закричать, когда мертвая рука сжалась, как клещи. В ярости он сломал мне руку. Но я знал, что на кон поставлено гораздо больше, чем могло показаться на первый взгляд. Если я закричу, то покажу ему свою слабость и фактически уподоблюсь ему самому. Кто-то привел его сюда, чтобы устроить мне западню. Я понял, что все это значит. Меня оценивали и проверяли – члены Невидимой Ложи решали мою судьбу, или, по крайне мере один из них, и далеко не обязательно человек в черном, который мог быть их марионеткой или просто иллюзией.
Хевадос сломал мне правую руку, ту, в которой я держал кисть. Кровь сочилась у меня из-под ногтей.
Боль открывает двери. Но она и закрывает их навечно.
Если я не смогу писать правой рукой, что же останется от Секенра Каллиграфа?
Но все, что я мог делать – это читать молитву об умершем, произнося слова напутствия уходящему из этой жизни, спокойно и доброжелательно убеждая Хевадоса продолжить свое путешествие к месту, уготованному для него Сюрат-Кемадом.
Мы шли между колонн в сгущавшемся сумраке, затем – в кромешной мгле, и я чувствовал запах ила и гниющей воды, влажный воздух становился все холоднее и холоднее, как на болотах Страны Тростников в самые суровые зимние дни. Но вскоре появился еще один запах, который могли различить лишь такие, как я, знавшие о нем из собственного опыта – далекий запах смерти и разложения, характерный для пограничных земель Лешэ.
Тогда Хевадос прервал свою гневную тираду, отпустил мою руку, ласково погладил меня по плечу и прошептал: «Спасибо!» не на языке мертвых, а на удивительно чистом и правильном языке Страны Тростников. Он оставил меня во тьме между колоннами на границе царства Сюрат-Кемада.
Но, когда я остановился, чтобы позаботиться о сломанной руке, послышался плеск шагов по воде у самого берега. Я поднял взгляд, и он в последний раз издали заговорил со мной.
– Берегись привратника, – сказал он.
Что еще можно рассказать о Школе Теней? Все и ничего. Она казалась бесконечной, как и мое пребывание в ней. Далеко не все можно изложить на бумаге, тем более, если писать на ней медленно заживающей рукой Секенра Каллиграфа.
Но все же я попытаюсь.
Ощущение времени утратилось полностью. Я провел недели, месяцы или даже годы, бродя по залам, комнатам и коридорам, кругами возвращаясь к кухне, когда в этом возникала необходимость, и высовываясь в окно за горстью снега, когда мне хотелось пить или помыться. Если какое-то место особенно интересовало меня, если в нем было что-то чудесное, я оставался там, пока не узнавал о нем все, что мог.
Я общался с каменными зверями с человеческими лицами, бродившими по каменным садам, с частицами света, блуждающими во мраке, с гигантскими левиафанами, плававшими под дворцом и под самим миром и шептавшими с такой глубины, что слова их доходили до меня лишь спустя полчаса, и им требовалось столько же времени, чтобы услышать мой ответ.
Мои коллеги-чародеи по большей части избегали меня, или же громадных залов и коридоров было так много, что я попросту не встречался с ними.
По– прежнему было страшно холодно, я коченел и мучился от жажды, постоянно пребывая на грани истощения. Раны заживали медленно. Я подозревал, что ногти Кареды-Разы были отравлены ядом. Она затаилась где-то глубоко-глубоко, на самом дне моего сознания, не желая открывать ничего. Но в конечном итоге я почти научился не обращать внимания на подобные вещи. Дворец Чародеев представлял собой самое непригодное место для жизни, настоящий памятник дискомфорту: бесконечные незавершенные залы, крохотные комнатки с громадными каминами, дымившими, как печи, грубыми скамейками, крутыми скользкими лестницами без перил.
Но я привык. Я выбрал себе залитую солнцем комнату в башне и, установив доску на две каменные урны, соорудил себе письменный стол. Я подолгу просиживал за ним и писал книгу своей жизни самыми маленькими буквами, какие только мог ухитриться вывести, экономя драгоценный запас чистых листов бумаги и поддерживая свои силы благодаря магии букв. Новых попыток исказить мой текст предпринято не было. Временами это ставило меня в тупик. Временами казалось логичным.
Но один раз во время лекции мне все же нанесли удар в спину. Изредка мы, студенты-чародеи, собирались в аудитории. Каким-то образом все мы знали время и место встречи, как птицы знают, когда и куда им улетать зимой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152