— Согласиться на такое пари было бы хуже воровства, потому что вы видите только его одежду, а я слышал его голос и точно знаю: он не из простых.
— Тогда ставлю фунт, что он кроток, как новорожденная овечка.
Лицо трактирщика скривилось, словно от боли.
— Как ни жалко отвергать ваше глупое пари, согласиться не могу — точно знаю, что не так.
— Ставлю фунт, что у него самые роскошные брови, какие вы когда-либо видели, — брови, которыми можно было бы чистить горшки.
— Он вошёл в надвинутой шляпе, низко опустив голову, бровей его я не видел. Принимаю ваше пари, сэр.
— Позволите?
— Не трудитесь, сэр, я пошлю мальчишку. Если сомневаетесь, можете послать другого.
Трактирщик обернулся, поймал за руку парнишку лет десяти и, нагнувшись, что-то ему прошептал. Мальчик направился прямиком к человеку в углу и произнёс несколько слов, указывая на стакан. Человек, не давая себе труда ответить, только отмахнулся. На миг блеснуло массивное золотое кольцо. Мальчик вернулся и что-то сказал на птичьем языке портовых окраин. Даниель ни слова не понял.
— Томми говорит, вы должны мне фунт, — объявил трактирщик.
Даниель сник.
— У него не было густых бровей?
— Мы об этом не спорили. Его брови не густые — мы спорили об этом. А уж какие там они были, до дела не касается.
— Не понимаю.
— У меня за стойкой живёт крепкая дубинка — свидетельница нашего пари, и она говорит, что вы должны мне фунт, как ни юлите!
— Пусть ваша дубинка спит дальше, любезный, — сказал Даниель. — Вы получите свой фунт, я только прошу вас объясниться.
— Может, вчера у него и были густые брови — почем мне знать, — сказал трактирщик, несколько остывая, — но сегодня у него вообще бровей нет. Одна щетина.
— Он их сбрил!
— Уж не знаю, сэр. Моё дело маленькое.
— Вот ваш фунт.
— Спасибо, сэр, я предпочел бы полновесный, серебряный, а не эту фальшивку...
— Погодите. У меня будет для вас кое-что получше.
— Другая монета? Так давайте ее сюда.
— Нет, другая награда. Хотите, чтобы ваша таверна прославилась на сто и более лет как место, где задержали именитого убийцу?
Теперь сник трактирщик. По его лицу было видно, что он предпочёл бы обойтись без именитых убийц в своём заведении. Однако Даниель подбодрил его несколькими словами и убедил отправить мальчишку в Тауэр, а самому с дубинкою встать у чёрного хода. Бобу Шафто хватило одного взгляда, чтобы занять позицию у другой двери. Даниель взял из камина головню, прошёл в дальний конец и замахал ею из стороны в сторону, чтобы она разгорелась и осветила угол.
— Будь ты проклят, Даниель Уотерхауз, вонючий пёс! Продажная девка, ублюдок, ссущий в штаны! Как смеешь ты так обращаться с дворянином! По какому праву? Я — барон, а ты — трусливый предатель! Вильгельм Оранский — не Кромвель, не республиканец, но принц, дворянин, как я! Он выкажет мне заслуженное уважение, а тебе — презрение, которого ты достоин! Это по тебе плачет топор, это ты сдохнешь в Тауэре, как побитая сука!
Даниель повернулся и обратился к другим посетителям — не столько к бесчувственным от ночного пьянствам гулякам, сколько к завтракающим матросам и лодочникам.
— Прошу прощения, что отвлекаю, — сказал он. — Вы слышали о Джеффрисе, судье-вешателе, который украсил дорсетские деревья телами простых англичан и продал в неволю английских школьниц?
Джеффрис вскочил, опрокинув стол, и метнулся к ближайшему, то есть чёрному выходу, однако трактирщик двумя руками поднял дубинку и занёс её, как дровосек над деревом. Джеффрис развернулся к другой двери. Боб Шафто выждал, пока он разгонится и поверит в свое спасение, потом встал в двери и вытащил из-за голенища кинжал. Джеффрис еле-еле успел затормозить, чтобы не напороться на острие; по лицу Боба было ясно, что он не отведёт клинок.
Теперь и остальные посетители принялись, вскочив, хлопать по одежде, обнаруживая местоположение ножей, свинчаток и других полезных предметов. Все ждали указаний от Даниеля.
— Человек, о котором я говорил и чье имя вы все знаете, виновник Кровавых ассизов и множества других преступлений — юридических убийств, за которые до сей минуты надеялся никогда не ответить, — Джордж Джеффрис, барон Уэмский. — И Даниель направил палец, как пистолет, в лицо Джеффриса, чьи брови взметнулись бы от ужаса, будь у него брови. Без них лицо было лишено всякой способности выражать чувства и всякой власти над чувствами Даниеля. Никакое его выражение не могло бы возбудить у Даниеля страх, или жалость, или невольное жутковатое восхищение. Нелепо приписывать такое значение всего лишь паре бровей; вероятно, что-то изменилось в самом Джеффрисе, а может быть, в Даниеле.
Ножи и свинчатки появились на свет — не для того, чтобы пойти в ход, но чтобы Джеффрис не вздумал рыпаться. Впервые на памяти Даниеля тот онемел. Он не мог даже браниться.
Даниель поймал взгляд Боба и кивнул.
— Бог в помощь, сержант Шафто. Надеюсь, вы спасёте свою принцессу.
— И я надеюсь, — отвечал Боб. — Переживу я эту ночь или погибну, не забывайте, что я вам уже помог, а вы мне — пока нет.
— Не забыл и никогда не забуду. Я не горазд преследовать по бездорожью вооружённых людей, не то бы отправился с вами. Жду случая оказать ответную услугу.
— Это не услуга, а ваш долг по договору, — напомнил Боб, — и осталось лишь решить, в какой монете я его получу. — Он повернулся и выбежал на улицу.
Джеффрис огляделся, быстро оценивая людей и оружие вокруг, потом снова взглянул на Даниеля — уже не гневно, но с недоуменной обидой, словно спрашивая; почему? Зачем было утруждаться? Я убегал! Какой смысл?
Даниель посмотрел ему в глаза и сказал первое, что пришло в голову:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115