Мне пришлось бы платить настоящую бостонскую квартплату: тысяча в месяц и никакой площадки для бадминтона.
Питера Паркера укусил радиоактивный паук, и парнишка превратился в Человека-Паука. В обычной жизни он – сущий неудачник: ни денег, ни престижа, ни будущего. Но попробуй тронуть его в темном переулке, и ты труп. Он все спрашивает себя: «Перевешивает ли секундное удовлетворение Человека-Паука все то дерьмо, с которым приходится мириться Питеру Паркеру?» В моем случае ответ – да.
В темные века моей жизни, когда я работал в «Массачусетс Аналитикал Хемикал Системс» («Масс Анальной» для краткости), у меня был обычный «фольксваген»-пикап. Но питерам паркерам мира сего страховка в этом городе не по карману, и теперь я перемещаюсь на велике. Поэтому, заправившись кофе и беконовыми угольками Барта (нет ничего лучше «черного с черным» завтрака!) и прочтя от корки до корки комиксы в «Глоуб», я вскочил в седло моего увенчанного боевыми шрамами внедорожного «стамп-джампера» и покатил на работу.
Позавчера пронесся ураган «Элисон» и притащил с собой адский ливень. На улицах – ветви деревьев и озерца дождевой воды. Мы зовем ее «дождевой» и «водой», но на самом деле это непереработанные нечистоты. Светофор на углу Коммонуэлс-авеню и Чарльзгейт-вест закоротило. В Бостоне это не повод для задушевных статеек в желтой прессе про обычных граждан, которые выходят из машин, лишь бы регулировать движение. Нет, это – предлог ездить как чадская армия. Если двум полосам надо пересечь четыре, надеяться им не на что. Пробка на Коммонуэлс протянулась до самого БУ, или Бостонского университета. Поэтому с полмили я проехал по тротуару и так оказался впереди колонны.
Проблема в том, что если водители двух первых машин недостаточно агрессивны, не важно, насколько круты застрявшие сзади. Вся улица так и будет стоять, пока сообща не выкипит от негодования. Рев гудков тоже ничего не даст, сколько бы усилий ни прилагала сотня водителей.
Когда я добрался до Чарльзгейт, где Коммонуэлс пересекал односторонний четырехполосный поток, то во главе одной полосы обнаружил маломощный пикапчик с мэнскими номерами, за рулем которого сидела мамаша, пытавшаяся присматривать за четырьмя отпрысками, а во главе другой – древний «мерседес» со старушкой, которая выглядела так, словно даже собственного адреса не помнит. И полдюжины велосипедистов, только и ждущих, чтобы настоящий сорвиголова возглавил прорыв.
Пересекая запруженную магистраль, штурмуйте по одной полосе зараз. Выждав, когда в первой появится двадцатифутовый зазор, я в него вклинился. «BMW» передо мной вильнул было на соседнюю полосу, чем вызвал волну вдоль Чарльзгейт, когда десяток машин попытались повторить его маневр. Потом машина завибрировала и остановилась (сработала компьютеризированная система тормозов), и водитель обмяк на гудке.
Следующая полоса далась еще проще: какой-то новичок из Джерси на «камаро» совершил ошибку, притормозив, и я захватил его жизненное пространство. Кретин на «BMW» попробовал вклиниться за мной, но у половины велосипедистов и перечницы на «мерсе» хватило ума двинуть вперед и его заблокировать.
Через десять секунд огромная дыра возникла в третьей полосе, и я метнулся туда прежде, чем «камаро» сообразил что к чему. Я рванул так агрессивно, что какой-то второразрядный клерк-стенографист на «хонде» притормозил на четвертой ровно настолько, чтобы я и ее цапнул. Тут плотину прорвало: чадская армия перешла в наступление и оккупировала перекресток. Надо думать, водители «BMW», «камаро» и «хонды» теперь заглушат моторы и выйдут размяться.
Прохожие и пьянчуги зааплодировали. Юный юрист, едва начавший бриться, но, похоже, уже с шестизначным доходом, обогнал десяток машин, лишь бы крикнуть, опустив верх, дескать, я малый не промах.
– Что-нибудь новенькое скажи, робот ты адский, – бросил я в ответ.
По мосту Массачусетс-авеню я перебрался на противоположный берег Чарльза. На полпути остановился, чтобы ее оглядеть. Реку то есть. Река и гавань – мой хлеб насущный. Ветра особого не было, поэтому я с силой втянул носом воздух, прикидывая, какую дрянь свалили в нее выше по течению прошлой ночью. Согласен, метод примитивный, но так уж вышло, что человеческий нос – исключительно чувствительный прибор. Для некоторых смесей лучшего детектора, чем наш шнобель, просто не придумаешь. Электроника ему в подметки не годится. Например, я много чего могу рассказать про машину, просто понюхав ее выхлоп: насколько хорошо отлажен мотор, есть ли у нее каталитический нейтрализатор выхлопных газов, на каком бензине она работает.
Поэтому время от времени я нюхаю Чарльз, чтобы определить, не упустил ли чего. При длине в тридцать миль у нее ширина и груз токсинов – как у Огайо в Питтсбурге или Кай-яхуги в Кливленде.
Потом я двинул через студенческий городок МТИ, лавируя между умниками с пятидесятидолларовыми учебниками под мышкой. Студенты стали теперь чертовски молодыми. Казалось бы, не так давно я сам ходил в университет по ту сторону реки и этих троллей считал сверстниками и соперниками. А сейчас мне их просто жалко. И им меня, наверное, тоже. По внешним меркам я – из отбросов общества. На прошлой неделе я был на вечеринке бостонских яппи, не новомодных, а настоящих, и все они жаловались на попрошаек, ошивающихся на Коммон, мол, какие они стали агрессивные. Сам я ничего подобного не заметил, ведь ко мне никто не приставал. А потом вдруг понял почему: потому что я сам на них похож. Джинсы с прорехами на коленях. Кеды с дырами, протертыми необрезанными ногтями на больших пальцах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102