неожиданностей ждать не приходится.
– Поговаривают, будто Болструду на руку держать наш флот в Африке – он-де хочет, чтобы голландцы нас завоевали и всех сделали кальвинистами.
– Учитывая, что V.O.C. Vereenigde Oostindische Compagnie, то есть Голландская Ост-Индская компания.

платит дивиденды по сорок процентов, полагаю, на Треднидл появилось немало новых кальвинистов.
– И один из них – Апторп?
– Не верьте нелепым слухам. Апторп скорее будет развивать собственную Ост-Индскую компанию, нежели вкладываться в голландскую.
– Из чего следует, что Апторпу нужен сильный флот для защиты наших купеческих судов от голландских, столь тяжело нагруженных артиллерией.
– Да.
– А что генерал Льюис?
– Давайте спросим юного учёного, – весело предложил Пепис.
Даниель на несколько мгновений онемел; спутники, видя его смущение, по-мальчишески прыснули со смеху.
Телескоп словно бы тоже смотрел на него через крышку ящика; бестелесный орган чувств, принадлежащий Исааку Ньютону, взирал с нечеловеческой пристальностью. Казалось, Исаак вопрошает: какого черта он, Даниель Уотерхауз, раскатывает по Лондону в карете Самюэля Пеписа и корчит из себя интригана?
– Э… слабый флот заставляет нас содержать сильную армию, чтобы отразить голландское вторжение, – вслух предположил Даниель.
– Однако имея сильный флот, мы могли бы вторгнуться в Голландию! – возразил Уилкинс. – Новые победы и новая слава для генерала Льюиса, герцога Твидского!
– Победы невозможны без союза с Францией, – произнёс Даниель после минутного раздумья, – а лорд Твид – слишком хороший пресвитерианин.
– Не этот ли добрый пресвитерианин тайно принял графский титул из рук короля-изгнанника в Сен-Жермене, когда Кромвель правил страной?
– Он роялист, не более того, – возразил Даниель.
Так что он делает в этой карете – набивает шишки и выставляет себя на посмешище? Или в поездке есть какой-то смысл? Настоящий ответ ведал лишь Джон Уилкинс, епископ Честерский, автор «Криптономикона» и «Философского языка», который левой рукой зашифровывал, а правой являл истины всем возможным мирам. Тот Уилкинс, который устроил Даниеля в Тринити-колледж, приютил под крылом у Комстока во время чумы, рекомендовал в Королевское общество, а теперь, по всей видимости, задумал для него что-то ещё. Кто для Уилкинса Даниель – ученик, подмастерье, перенимающий мудрость мастера? Мысль была возмутительно гордая, совершенно непуританская, однако другой гипотезы Даниель предложить не мог.
– Хорошо, значит, это должно иметь некое касательство к письмам мистера Ольденбурга за границу, – сказал Пепис, когда какая-то перемена в атмосферном давлении (или в чём ещё) подсказала, что пришло время отбросить притворство и заговорить серьёзно.
Уилкинс:
– Полагаю, да. К какому именно письму?
– Какая разница? Все письма ГРУБЕНДОЛЮ перехватываются и прочитываются до того, как он их увидит.
– Мне всегда любопытно, кто их читает, – задумчиво произнёс Уилкинс. – Либо этот человек невероятно умён, либо пребывает в постоянной растерянности.
– Подобным же образом изучается вся исходящая почта Ольденбурга.
– И в каком-то письме он высказал что-то неосторожное?
– Самый объём его заграничной корреспонденции, вкупе с тем, что он – немец, служил в Европе дипломатом и дружен с кромвелевским стихотворцем…
– Джоном Мильтоном.
– Да… и, наконец, учитывая, что некоторые при дворе не понимают и десятой части из написанного им в письмах… люди определённого склада поневоле испытывают беспокойство.
– Вы хотите сказать, что его бросили в Тауэр из общих соображений ?
– В качестве превентивной меры.
– Что?! Значит ли это, что он пробудет там до конца жизни ?
– Нет, разумеется, – лишь пока не завершатся некие переговоры весьма чувствительного свойства.
– Чувствительного свойства, – несколько раз повторил Уилкинс, словно рассчитывал выжать из этих скупых слов некую дополнительную информацию.

И здесь разговор, бывший для Даниеля просто малопонятным, окончательно превратился в китайскую грамоту.
– Я и не подозревал, что у него есть столь чувствительное место. Нечего ухмыляться, мистер Пепис, я совершенно о другом!
– О, всем известно, что его чувства к sa sceur Его сестре (фр.).

весьма нежны. Последнее время он пишет ей постоянно .
– Она отвечает?
– Минетта поддерживает переписку усерднее иного дипломата.
– И, если я правильно догадываюсь, уведомляет высокого адресата о всех событиях в жизни сердечного друга?
– Объём её корреспонденции таков, – воскликнул Пепис, – что его величество сейчас как никогда близок к упомянутому вами лицу. Златые обручи прочнее стальных.
Уилкинс, с выражением лёгкой брезгливости на лице:
– Хм… В таком случае удачно, что официальные переговоры ведутся через двух архипротестантов…
– Отсылаю вас к главе десятой вашего опуса от 1641 года.
– Хм… что-то я туго стал соображать… мы говорим сейчас об Ольденбурге?
– Я не имел намерения менять разговор… мы по-прежнему беседуем о договорах.
Карета остановилась, Пепис вылез. Даниель слышал, как затихает на мостовой тук-тук-тук модных каблуков. Уилкинс смотрел в никуда, пытаясь расшифровать слова Пеписа.
Ехать в карете немногим лучше, чем получать ежесекундные удары дубиной. Даниелю захотелось размяться. Он тоже вылез, обернулся и понял, что стоит прямо перед аллеей, ведущей к Сент-Джеймскому дворцу. Развернувшись на сто восемьдесят градусов, он увидел резиденцию Комстока – тяжёлую готическую громаду, встающую из садов и мостовых. Карета Пеписа свернула с Пиккадилли и остановилась прямо перед двором особняка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125