Сейчас они, вероятно, не более чем в пятидесяти милях от Бостона.
Даниель спускается на батарейную палубу, в тонкий пласт едко пахнущего воздуха. Когда глаза привыкают к полумраку, он различает пушки, развернутые на низких станках параллельно корпусу, жерлами вперёд, и принайтовленные. Орудийные порты заперты. Теперь, когда горизонта не видно, ему приходится воспринимать бортовую и килевую качку подошвами ног – если ждать, пока чувство равновесия подскажет, что он падает, будет поздно. Даниель ступает короткими, просчитанными шагами, ведя рукой по потолку и задевая укреплённые там орудийные принадлежности – длинные банники и прибойники. Так он оказывается перед дверью и затем в кормовой каюте, занимающей всю ширину корабля и снабжённой панорамными окнами, в которые сейчас сочится слабый свет западного неба и заходящей луны.
Шесть человек работают и разговаривают Все они старше и опытнее обычных матросов. Здесь хранятся ящики с хорошими инструментами и важные чертежи. Румпель размером с боевой таран проходит через всю каюту и служит для перекладки руля; он поворачивается с помощью тросов, протянутых к штурвалу через отверстия в переборке. Пахнет кофе, стружками и трубочным табаком. Обитатели каюты хмыкают, приветствуя Даниеля. Он подходит к окну и садится. Окно выдается назад, так что можно смотреть прямо вниз, туда, где из пенного бурления вдоль руля рождается кильватерная струя. Даниель открывает лючок под окном и спускает на бечевке Фаренгейтов термометр. Это новейшая европейская технология измерения температуры, прощальный подарок Еноха. Даниель дает термометру поболтаться в воде несколько минут, затем вытаскивает его и снимает показания.
Он старается проделывать этот ритуал каждые четыре часа. Цель – проверить, правда ли в Северной Атлантике полно теплых течений. Данные можно будет представить Королевскому обществу в Лондоне, если Даниель, Бог даст, туда доберётся. Сперва он делал замеры с верхней палубы, однако тогда инструмент бился о корпус, к тому же Даниель устал ловить на себе недоуменные взгляды матросов. Старички в каюте, вероятно, тоже считают его чокнутым, но их это не смущает.
Как путник, отыскавший в чужом городе уютную кофейню, Даниель обосновался в кормовой каюте, и его здесь приняли. Завсегдатаи – люди преимущественно на четвертом или на пятом десятке: филиппинец, ласкар, метис из португальского города Гоа, гугенот, корнуэлец, на удивление плохо владеющий английским, ирландец. Все они чувствуют себя как дома, словно «Минерве» тысяча лет и предки их искони на ней жили. Если она когда-нибудь утонет (подозревает Даниель), они за неимением другого пристанища охотно пойдут с нею ко дну. Друг с другом и с «Минервой» они могут перемешаться в любую точку мира, отбиваться от пиратов, буде возникнет такая надобность, сытно есть и спать в собственной койке. Если же «Минерва» погибнет, им будет примерно все равно, где остаться – посреди бушующей Атлантики или в каком-нибудь портовом городке; так итак их дальнейшая жизнь будет коротка и печальна. Даниелю хотелось бы провести утешительную аналогию с Лондонским королевским обществом, но, поскольку сейчас оно пытается выбросить за борт одного из своих членов Барона Готфрида Вильгельма фон Лейбница. (Прим. автора).

, сравнение получается не слишком удачным.
Между верхней палубой и палубой бака втиснута обложенная кирпичом каюта, постоянно наполненная дымом, поскольку здесь разводят огонь – из нее время от времени выносят еду. Даниелю раз в день подают полный обед, который он съедает в кают-компании – чаще в одиночестве, реже в обществе капитана ван Крюйка. Он – единственный пассажир. За столом видно, что «Минерва» – старый корабль; посуда и столовые приборы – разномастные, выщербленные, истёртые. Все важные части корабля чинятся или заменяются в рамках незаметной, но фанатичной программы, которую провозгласил капитан Крюйк и приводит в исполнение один из его помощников. Фаянс и другие приметы подсказывают, что кораблю лет тридцать, однако, не спустившись в трюм и не осмотрев киль и шпангоуты, не увидишь ничего старше пяти.
Тарелки все разные, и для Даниеля всякий раз маленькая игра – доесть кушанье (обычно похлёбку с дорогими приправами) и увидеть узор на дне. Довольно глупая забава для члена Королевского общества, но Даниель не вдумывается в неё до одного случая. В тот вечер он смотрит, как плещется в тарелке похлёбка (микрокосм Атлантики?), и внезапно переносится в…

Чумной год


Лето, 1665 г.

Яйцо Земли – Твой стол, и он накрыт
Для пира; Смерть за трапезой сидит.
Сады, стада, народы, все пожрет
Чумной, кровавый, вечно алчный рот.
Джон Донн, «Элегия магистру Булстреду».


Даниель ел картошку с селёдкой тридцать пятый день кряду. Поскольку дело происходило в отцовском доме, он обязан был до и после еды вслух благодарить Бога. День ото дня молитвы становились всё менее искренними.
С одной стороны дома мычал в вечном недоумении скот, с другой – брели по улице люди, звеня в колокольчики (для имеющих уши) и неся длинные красные палки (для зрячих). Они заглядывали в двери и во дворы, совали нос за садовые ограды, ища трупы умерших от чумы. Все, у кого были деньги на переезд, сбежали из Лондона, в том числе старшие братья Даниеля Релей и Стерлинг с семьями, а также его единокровная сестра Мейфлауэр, вместе с детьми окопавшаяся в Бакингемшире. Только муж Мейфлауэр Томас Хам и Дрейк Уотерхауз, патриарх, отказались покинуть Лондон. Хам охотно бы уехал, но не мог бросить свой подвал в Сити.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125