И второй подтягивал мерно и мощно, будто бы забивая гвозди в крышку гроба:
Ум-ри!
Ум-ри!
Ум-ри!
Сгинь, сгинь, сгинь!
Каменщики забили шахту доверху и теперь со страхом поглядывали на Нем-Эхатона; кажется, они догадывались, что их ждет. Но лицо старого жреца было непроницаемым. Еще поживете, черви, думал он. Еще надо укрепить оконную решетку, заново возвести стены, что отгородят каземат от остального пространства башни… Получится камера; надежный мешок для узников, осужденных на медленную смерть. И ни один из них не проведает, ч т о замуровано в полу, под самыми его ногами… А хоть бы и проведал! Сквозь камень и заклятья, сквозь мертвый сон древнего демона не прибиться никому! Нет такого мужа ни в западных странах, ни в восточных, и не родится он никогда!
Мрачно усмехнувшись, Нем-Эхатон ткнул посохом в каменную плиту, и мастера с поспешностью установили ее над шахтой. Теперь только следы свежего раствора указывали, где был пробит колодец, но пройдет десятилетие, и эти швы не будут отличаться от всех остальных. И плита среди прочих плит пола станет незаметной. И умрут каменщики и солдаты, и память о непокорном демоне сотрется навсегда, исчезнет, похороненная под тяжкой пятой файонской башни…
Словно подтверждая эти мысли Нем-Эхатона, хор песнопевцев откликнулся словами Вечного Забвения:
Если ты смертен, рассыпься прахом;
Если ты бессмертен, спи в объятиях вечности;
Если ты дух, развейся по ветру;
Если ты призрак, вернись на Серые Равнины.
Пусть имя твое сотрется из памяти людской,
Пусть боги и демоны забудут о тебе,
И ни свет солнца и луны, ни звездные лучи
Не коснутся больше твоей плоти.
Уйти во тьму, растворись в Вечной Ночи,
Отдай силу свою Владыке Сету,
Отдай ему голос свой и душу свою,
А сам погрузись в забвение.
Спи в чреве земном, обратившись в камень,
Забудь о прошлом, не думай о будущем,
Спи, пока ночь сменяет день, пока стоит мир;
И когда он рухнет, тоже пребывай в забвении.
В забвении, в забвении, в забвении…
Голоса усталых жрецов замерли, и Нем-Этатон с довольной усмешкой постучал концом посоха о плиту. Все сделано как надо! Крепко, прочно, надежно… Сделано, сковано и закреплено могуществом Сета, Владыки Вечной Ночи! Господином, не терпящим непокорства! Тем, Кто был, есть и пребудет в вечности! И, пока длится вечность, слово Его, чары Его, воля Его останутся нерушимы!
Отбросив посох, Нем-Эхатон, хранитель Птейона, Города Мертвых, простер руки над могильной плитой, шепча последние, самые грозные заклятья.

***
Глубоко, под слоем камня, под гнетом чар, под тяжестью забвения, спала Рана Риорда, Небесная Секира. Когда-то парила она среди звезд, потом корчилась в огне кузнечного горна, стонала под ударами кузнечного молота и, трепеща, приняла в холодную и твердую свою плоть бессмертную душу и вечный зарок. Была та душа не плохой и не хорошей, а единственно верной, и делился для нее мир лишь на хозяев и врагов. Хозяев полагалось защищать, врагов - убивать; в том и было предназначение Рана Риорды.
Но сейчас все это осталось в прошлом. Крепок чародейный сон, и нет поблизости элексира, нет волшебного бальзама, теплого, алого, живительного, который сумел бы разрушить заклятья. Спи в чреве земном, обратившись в камень, забудь о прошлом, не думай о будущем… Рана Риорда спала, но древний дух ее, жестокий и непримиримый, не мог забыть о прошлом, не мог отринуть дар предвидения грядущего. И потому Небесной Секире снились сны.
Прокляты те воды: заросли они чудовищной травой, сквозь которую не пройти судну ни на веслах, ни под парусом. И никто из мореходов, попавших в те сети из стеблей и путы из трав, не вернулся к родным берегам, дабы поведать, какие чудища обитают в гнилом море, в черной воде, в смрадном воздухе. И мы не ведаем о том, но знаем, что такие моря есть, и одно из них лежит к югу от Камбуи и зовется морем
Му. И это все, что нам дозволили рассказать боги, всевидящий Митра и светлый Ормазд.
Откровения и пророчества жрецов из
Храма Огня в Хоарезме
Глава 14. Море Му
Старый Хо, как выяснилось, занимал на "Алом Драконе" должность кормчего - и уцелел в побоище, к счастью для Конана, ибо других таких знатоков морского дела, столь же умудренных плаваниями и грабежами в трех морях, Кхитайском, Лемурийском и Уттарийском, на пиратском судне не было. По давнему кхитайскому обычаю его звали Хо-Третий, ибо в корабельной иерархии он считался третьим - после Предводителя Хо-Первого и старшего абордажной команды Хо-Второго. Но, кроме этих двух главарей, экипаж потерял еще семьдесят шесть человек, и потому три или четыре дня на верхней и на гребной палубах шел передел номеров, сопровождаемый почтительными поклонами и приседаниями, что не мешало соперникам иногда пускать в ход ножи. Однако кулаки Конана и корабельных старшин быстро помогли установить должную субординацию: несколько выбитых зубов, пара свороченных челюстей - и на "Алом Драконе" восторжествовал порядок. Теперь каждый знал свой номер и, следовательно, место в жизни; но капитан, Хо-Первый, дракон драконов Хо-На-Ла, пренебрегал древним обычаем, называя Хо-Второго то кормчим, то старым псом, а Хо-Третьего, Четвертого, Пятого и так далее - либо в соответствии с их служебными обязанностями, либо, по настроению, отрыжкой Нергала, шелудивыми ослами, ублюдками Сета, недоумками, задницами, обезьянами, мочой черного верблюда и шакальим дерьмом. В миг гнева он поносил их на двунадесяти языках, но - что самое удивительное! - все отлично понимали, что хочет сказать дракон драконов, благоухающий цветок сливы, блистающий плод персикового дерева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66