сморщившись, Скиф поднял топор, отступил, волоча труп по траве, швырнул его на землю перед Гиеной, замершим в остолбенении, и сказал:
– Ну, хорошо повеселились вы с Шамахом? Прекратим пляски или продолжим?
Продолжение было ему на руку: если прикончить Клыка и Ходду-Коршуна, отряд останется без главарей. Лучше всего вызвать на поединок Тха, Полосатую Гиену, но об этом Скиф и не мечтал; вождь шинкасов слишком ценил свою шкуру, чтобы сражаться с мутноглазой длинноносой зюлой, уложившей лучшего его бойца.
Тха пришел в себя, спустил штаны и помочился на труп Когтя – высшая мера презрения среди шинкасов.
– Хадар любить соленое мясо, – выдавил он и кивнул воинам. Они обступили Скифа редкой толпой, настороженные, с топориками и луками в руках; десятки щелочек-глаз уставились на него, пасти приоткрылись, смрадное дыханье стаи хищников отравило воздух. Сейчас бросятся, решил Скиф и вскинул топор к плечу.
Но Тха, не подавая сигнала к нападению, деловито подтянул штаны и сказал:
– Мой веселиться, хорошо веселиться, и Шамах, Всевидящий Глаз, тоже. Хей-хо! Мой не видеть, чтоб голой рукой убить воина с топором. Никогда не видеть! А? – Он обвел взглядом своих людей, молчаливых, словно гранитные изваяния, потом ткнул Скифа кулаком в грудь. – Чудо! Такой чудо жаль отдать арунтан! Жаль делать сену! Такой, – он ткнул Скифа под ребро, – драться, с кем велю! Убивать! Убивать Большеногий из Клана Коня, убивать Длинный Волос, убивать Змей-Кигу, убивать самый главный – Четыре Рога из Быков! И тогда мой – главный! Клык – вождь левого стремени, Ходд – правого, Копыто, Дырявый и Ноздря – с тысячей воинов позади! Хорошо, а? Мой бить в барабан, все пускать стрелы, бить топором, хватать падаль, делать сену! Моча хиссапа! Идти к горам, жечь город с ведьмами! Идти в лес с синим мхом, брать трусливых ксихов, тащить к арунтан! Идти к Петляющей реке, брать поганых зюл Синдора, тоже тащить к арунтан! Много воинов – много добычи!
«Ах ты, Чингисхан вонючий! Город с ведьмами тебе подавай!» – подумал Скиф. Вслух же он произнес:
– Мой тебя веселить, отправить Когтя к Хадар, твой обещать: отпустить меня, отпустить моего друга. Так?
Про меч он даже не упомянул; это было бы не слишком дипломатично.
– Мой сказать: посмотреть, – возразил Гиена. – Теперь думать так: мой снимать с тебя ошейник, твой брать топор Когтя, брать нож, брать ожерелье, брать коня и служить! Убивать, кого мой говорить.
– Не хочу я никого убивать, – сказал Скиф, уже не ломая язык. – Разве что Клыка с Ходдом да Копыто с Дырявым! Их – хоть сейчас!
Но Тха лишь хитро улыбнулся и молвил:
– Твой, бледная вошь, хотеть к арунтан? Твой приятель, хиссап вонючий, тоже хотеть к арунтан? Стать сену, а? Забыть про девок, про коней, про пеку? Все забыть, только сидеть на цепь и работать! Хотеть? – Он выдержал паузу, но Скиф с угрюмым видом молчал, – Мой видеть – не хотеть! – торжествующе заключил Гиена. – Тогда слушать, что ведено, и жить. Твой жить, приятель, жить! За то – мой приказать, твой убивать! Так! Убивать Большеногий, убивать Длинный Волос, убивать Змей-Кигу, убивать Четыре Рога!
– А если они драться не станут? – поинтересовался Скиф.
– Твой не понимать, а? Твой – недоумок, ксих, сын ксиха, зюла длинноносая! Шинкас всегда драться, ясно? Танцевать на закате для Шаммаха, бога Чистого, просить победу, просить богатство, просить власть! Воин танцевать, вождь танцевать, махать нож и топор. Твой видеть, да? Твой тоже будет танцевать – в стойбище, в большом кругу! Танцевать и колоть кого велю! Незаметно! Этим. – Тха покосился на окровавленную проволоку, зажатую у Скифа в кулаке.
«Колоть кого велю… Тебя первого, жирная гадюка! – подумал Скиф. – Не доживешь ты до стойбища, до своего большого круга! Не помашешь ножом да топором!» Клык и Дырявый подошли к нему, заставили вытянуться на земле и принялись сбивать ошейник.

* * *

Утром над равниной пронеслась гроза – первая, какую Скиф наблюдал в амм-хамматских степях. Была она стремительной и внезапной; тучи наползли с юга, со стороны гор, примерно час-полтора сверкали молнии, грохотал гром, теплые водяные струи впивались в землю, секли кустарник и травы, молотили по конским спинам, по плечам людей. Затем все прекратилось. Темные тучи разошлись, обратились в белые полупрозрачные облачка, оранжевое солнце вспыхнуло в бирюзовом небе, дождь отшумел, почва впитала влагу. Пожалуй, единственным напоминанием о скоротечной непогоде были капли росы в траве да запах, исходивший от шинкасов. Поменьше вони, побольше свежести… Но пекой от них несло по-прежнему. Костер утром из-за дождя не раскладывали, и воины, съев несколько горстей сушеного мяса, запили его хмельным, по четверти бурдюка на брата. Скиф от своей порции отказался; пека казалась ему еще более мерзкой, чем пахнувшее жженой резиной зелье в кабаке папаши Дейка, у красноглазых альбийцев.
Положение его переменилось к лучшему. Теперь он не брел связанным в цепочке невольников, а ехал на мощном караковом жеребце по кличке Талег, еще вчера принадлежавшем Когтю. Вместе с конем ему достались серебряная цепь, мешок и все оружие побежденного шинкаса – огромная секира для конного боя, небольшой топорик с треугольным лезвием, напоминающий томагавк, длинный кинжал, засапожный нож, лук со стрелами, сеть и связка кожаных ремней. Штаны и сапоги Когтя, как следует промытые дождем, он отдал Джамалю, и теперь князь, шагавший у стремени Талега, являл собой прелюбопытное зрелище: ниже пояса – сущий шинкас, выше – Гарун аль-Рашид, облаченный в роскошную пижамную куртку. Ввиду теплой погоды особой необходимости в ней не было, но под курткой был спрятан клинок – засапожный нож, который Скиф тайком передал князю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21