Киндерман посмотрел на тарелку Дайера.– Ты не ешь, почему? Тебе что, плохо?– Это блюдо слишком острое, – констатировал священник.– Слишком острое? А мне показалось, что ты макал сладкое печенье в горчицу. Видимо, ты плохо себе представляешь, что такое на самом деле «острое и неудобоваримое блюдо». – Лейтенант отковырял своей вилкой небольшой кусочек омлета. Попробовав его, он отложил вилку. – Да, похоже, именно такое блюдо ты и заказал.– Возвратимся к нашему фильму, – переменил тему Дайер, выпуская клубы голубоватого сигаретного дыма.– Он входит в десятку моих самых любимых фильмов, – заявил Киндерман. – А какие ваши любимые, святой отец? Может, назовешь хотя бы пяток?– Мои уста скреплены обетом молчания.– Однако ты позволяешь себе исключения. – Киндерман посолил жареный картофель. Дайер скромно пожал плечами:– Пять – это слишком много. Да и чей могучий интеллект в состоянии перечислить аж пять наименований?– Аткинса, – не задумываясь, ответил Киндерман. – Он может назвать все подряд: фильмы, бальные танцы, да что угодно. Спроси его об еретиках, и он тут же назовет тебе десяток в том порядке, в каком они ему больше нравятся. Аткинс – человек, который принимает молниеносные, может быть, даже чересчур поспешные решения. Однако это не страшно, ибо у него есть вкус и, как правило, он не ошибается.– Да неужели? И какие же у него любимые фильмы?– Первые пять?– Первые пять.– "Касабланка".– Ну, а остальные четыре?– Опять же «Касабланка». Он просто с ума сходит по этой ленте.Иезуит кивнул.– Вот тут некоторые кивают, – угрюмо пробурчал Киндерман. – «Бог есть не что иное, как теннисный тапочек», – заявляет еретик, а Торквемада кивает и с непроницаемой физиономией резюмирует: «Стража, отпустите его. Надо выслушать и другую сторону. Им обоим есть что сказать». В самом деле, святой отец, нельзя же так поспешно обо всем судить. А происходит это, вероятно, оттого, что в твоей голове не смолкает пение и звенят гитары.– Так ты хочешь узнать название моего любимого фильма?'– И, пожалуйста, побыстрее, мой друг, – улыбнулся Киндерман. – А то моего звонка ждут не дождутся некоторые коронованные особы.– Картина называется «Жизнь прекрасна», – признался Дайер. – Ну что, теперь ты счастлив?– О, выбор великолепный, – просиял Киндерман.– Честно говоря, я смотрел этот фильм раз двадцать. – Улыбка озарила и веснушчатое лицо Дайера.– Ну, с тебя не убудет.– Мне действительно очень нравится этот фильм.– Да-да, он чистый и добрый. Он наполняет сердце какой-то невинностью.– Сдается мне, ты то же самое говорил и о картине «Возвращение на круги своя».Даже не упоминай при мне этот кошмарный фильм, – прорычал Киндерман. – Аткинс называет его «Бесконечное путешествие внутри козла».Подошла официантка и принесла тарелочку с нарезанными помидорами.–Ваш заказ, сэр.– Спасибо, – поблагодарил следователь. Девушка взглянула на нетронутый омлет, стоявший перед Дайером.– Вам не нравится? Что-то не так?– Нет-нет, он просто решил пока отдохнуть, – возразил Дайер.Официантка засмеялась.– Может, вам еще что-нибудь принести?– Нет, спасибо. Похоже, я не очень голоден. Девушка взглядом указала на омлет.– Мне убрать его?Священник кивнул, и она унесла тарелку.– Пожуй чего-нибудь, Ганди, – предложил Киндерман и пододвинул поближе к Дайеру тарелку с жареной картошкой. Не обратив на нее внимания, священник спросил:– А как поживает Аткинс? Я его не видел аж с Рождественской мессы.– Чувствует себя превосходно. В июне у него свадьба.Дайер просветлел.– Здорово.– Сержант женится на подружке детства. Два очаровательных существа, прогуливающихся по лесам и весям.– А где будут отмечать?– В грузовике. Они экономят деньги на мебель. Невеста работает кассиршей в супермаркете, благослови ее, Господи. Аткинс же, как всегда, днем помогает мне, а по ночам грабит магазины «Сэвен-элевен». К сожалению, государственным служащим разрешается работать по совместительству сразу в двух местах. А может быть, я слишком придираюсь к нему? Святой отец, с нетерпением жду вашего духовного совета.– Но мне кажется, в таких лавочках не бывает много наличности.– Да, кстати, а как твоя матушка? – Дайер потушил сигарету и, замерев, посмотрел на Киндермана странным и долгим взглядом.– Билл, она же умерла.Лейтенант ошарашенно уставился на священника.– Она умерла вот уже полтора года назад. По-моему, я говорил тебе об этом. Киндерман покачал головой.– Нет, я не знал.– Билл, я тебе говорил.– Мне так жаль ее.– А мне нет. Ей было девяносто три года, она постоянно страдала от боли, и смерть явилась для нее избавлением. – Из бара донеслась музыка, и Дайер взглянул в ту сторону, где стоял автоматический проигрыватель. Там за столиком сидели несколько студентов, потягивающих пиво из больших керамических кружек. – Кроме того, несколько раз срабатывала ложная тревога – раз пять или шесть, – продолжал священник, снова повернувшись к Киндерману. – Мне звонили то брат, то сестра, сообщая, что мать при смерти, и я тут же мчался к ним. Но в последний раз смерть, наконец, сжалилась над ней.– Я тебя понимаю. Наверное, это ужасно.– Нет. Вовсе нет, скорее даже наоборот. Когда я в тот раз добрался до них, мне сообщили, что она уже умерла. Там находились мой брат, сестра и врач. Я вошел в спальню к матери и прочитал молитву. А когда закончил, мать вдруг открыла глаза и уставилась на меня. Я чуть было не лишился дара речи. А она заговорила: «Джо, это было прекрасно, такая чудесная молитва. А теперь, сынок, налей-ка мне что-нибудь выпить». Понимаешь, Билл, я сразу же опрометью бросился вниз по лестнице на кухню, так я был поражен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87