За хозяйку курсистка Анна Ивановна.
Мишка. Ей-богу, пива больше было! Это ты, Блоха, дорогою одну бутылку вылакал. И как ты можешь петь с такой нечистой совестью?
Блохин. Пошли к черту!
Анна Ивановна. А самовар? Где же мы возьмем самовар?
Глуховцев. Без чаю и я не согласен!
Онуфрий. Прекрасные лорды и маркграфини, и в особенности вы, баронесса. На семейном совете мы решили обойтись без посредников, а потому вот вам, баронесса, керосинка, а вот и чайник. Принес на собственной груди.
Глуховцев (горячо). Это подлость, господа! Ведь вы же говорили, что самовар будет. Пить чай из какого-то чайника, это черт знает что такое!
Онуфрий. Ну, ну, не сердись, Коля. Будешь пить пиво.
Глуховцев. Не хочу я пива!
Мишка. Мещанин. Который человек, находясь в здравом уме и твердой памяти, не желает пива, тот человек мещанин.
Архангельский. А кто же за водой пойдет?
Ольга Николаевна. Мы! Николай Петрович, пойдемте за водою, хорошо?
Глуховцев. Ну ладно, черти!
Ольга Николаевна (тихо). Не пей, миленький, сегодня. Я так боюсь пьяных.
Глуховцев. Ну что ты, — выпьем все понемножку, вот и все. Бежим!
Ольга Николаевна. Ай!
Бегут вниз. Слышно, как звякает упавший чайник. На полянке закусывают и пьют.
Архангельский. Нет, это такое счастье, господа, когда осенью приезжаешь в Москву; там у нас одуреть можно.
Анна Ивановна. Ваш отец священник?
Архангельский. Нет, дьякон. Отец-дьякон.
Блохин. Ну ты, Вася, в деревне, там еще понятно, а ты посмотрел бы, что у нас в Орле делается летом. Такая мертвая тощища.
Мишка. Буде! Везде хорошо. Пей за Москву, ребята!
Архангельский. Еду я третьего дня с Курского вокзала, и как увидел я, братцы мои. Театральную площадь. Большой театр…
Мишка (басом). И Малый. Выпьем за Большой и за Малый.
Анна Ивановна. Полное отсутствие интересов. Я целое лето работала фельдшерицей на одном пункте… Так это же ужас! Доктор, еще молодой совсем, а такой пьяница, картежник…
Физик. Пьяница — ничего, картежник — дурно.
Мишка (жалобно). Да будет вам панихиду тянуть. Ну, удрали и удрали, и радуйтесь этому. Молодым людям надо быть веселыми, — расскажи-ка лучше, Фрушончик, как тебя опять из тихого семейства выгнали.
Зинаида Васильевна. Какая славная девушка с Глуховцевым. Кто это?
Архангельский. Его знакомая. Правда, очень милая. Но уж очень скромная, все краснеет.
Мишка. Ну, ну, расскажи, Фрушончик.
Блохин. Нет, это удивительно: такого скандалиста, как Онуфрий, во всей Москве не найти… И зачем ты, Онуфрий, лезешь непременно в тихое семейство?
Онуфрий. Роковая тайна. По натуре я, собственно говоря, человек непьющий…
Хохот.
Мишка. Физик, объясни.
Анна Ивановна. Его специальность — химия.
Физик. Но не алхимия. Здесь же, несомненно, припахивает чертовщиной.
Онуфрий. Совершенно серьезно, Анна Ивановна. И не только непьющий, но склонный к самым тихим радостям. Что такое меблированные комнаты? Ваш Фальцфейн, например? — Грязь, безобразие, пьянство, а я этого совершенно не выношу, Зинаида Васильевна. Вот я и выискиваю по объявлениям тихое интеллигентное семейство. Переезжаю, конечно, и все мне очень рады. Онуфрий Николаевич, говорят, приехал. Но только…
Мишка. Несчастный ты человек, Онуфрий. Выпьем за тихое семейство.
Онуфрий. С удовольствием, Миша. И вот здесь, Анна Ивановна, начинается роковое сцепление обстоятельств. Третьего дня, например, поселился я у одного присяжного поверенного; такой приятный, знаете, человек, и тихо до того, что ежели блоха в дверь входит, то слышно, как она лапками стучит. Но только в эту же ночь я как-то напился и вернулся домой так часиков в шесть.
Блохин. У… утра?
Онуфрий. Нет, Сережа, — пополуночи. Все бы это ничего, но только меня губит любовь к людям, Анна Ивановна… Вдруг мне до того жалко стало этого адвоката, что не вытерпел я, прослезился и начал барабанить кулаками в дверь, где они с женой почивают: вставай, говорю, адвокат, и жену подымай, пойдем на бульвар гулять! На бульваре, брат, грачи поют, так хорошо! Ну и что же?
Анна Ивановна. Попросили уехать, конечно?
Онуфрий. Нет, и не просили даже. А просто сам адвокат связал мои вещи и даже, кажется, за извозчиком сам бегал. До свидания, говорит, Онуфрий Николаевич, до свидания, ищите себе другое тихое семейство.
Мишка. Злополучный ты человек, Онуфрий. Выпьем.
Онуфрий. С удовольствием, Миша. Однако, как они запропастились.
Зинаида Васильевна. Далеко. Пока дойдут до реки.
Блохин. Давайте петь, господа, какого черта!
Зинаида Васильевна. Да! да! Петь! Михаил Иванович, да оторвитесь вы от бутылки хоть на минуту.
Мишка (в отчаянии). Братцы, что же это такое? Пришел я на Воробьевы горы, думал хоть тут отдохнуть душою, а Блохин петь хочет.
Онуфрий. Не обижай его, Миша; разве он виноват, что голос у него такой скверный? Пой, Сережа, пой, только высоко не забирайся — опасно.
Вбегают, запыхавшись, Ольга Николаевна и Глуховцев.
Глуховцев. Ой-ой-ой, как я жрать хочу.
Ольга Николаевна. Я тоже. Можно мне здесь присесть?
Анна Ивановна. Пожалуйста, голубчик, вот колбаса, вот сыр, сардинок не советую есть, — кажется, с запахом.
Мишка. Говорил, лучше селедку взять — селедка никогда не обманет.
Глуховцев. Налей-ка, Миша.
Ольга Николаевна. Вы же не хотели пить, Николай Петрович.
Глуховцев. Одну рюмочку.
Анна Ивановна. Вы не московскую гимназию окончили, Ольга Николаевна?
Ольга Николаевна. Нет, я была в институте.
Физик. В институте? Это надо хорошенько рассмотреть. (Надевает сверх очков пенсне.)
Мишка. Братцы, Физик вторые очки надел.
Онуфрий. Четырехглазый осьминог.
Физик. Но почему же осьминог?
Блохин. Глаза уже есть, а ноги будут.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3