– Между валами протягивают мое тело, и оно становится узкое, как проволока. Где мое тело? Где моя кровь? Где моя душа?
– Меня кружит колесо.
– День и ночь визжит пила, разрезая сталь. День и ночь в моих ушах визжит пила, разрезая сталь. Все сны, что я вижу, все слова и песни, что я слышу, – это визг пилы, разрезающей сталь. Что такое земля? Это визг пилы.
Что такое небо? Это визг пилы, разрезающей сталь. День и ночь.
– День и ночь.
– День и ночь.
Удар молота. Трижды.
– Мы задавлены машинами.
Звонкий рыдающий голос. Мы сами части машин.
– Я молот.
– Я шелестящий ремень.
– Я рычаг.
Слабый голос. Я маленький винтик с головою, разрезанной надвое. Я ввинчен наглухо. И я молчу. Но я дрожу общей дрожью, и вечный гул стоит в моих ушах.
– Я маленький кусочек угля. Меня бросают в печь, и я даю огонь и тепло. И вновь бросают, и вновь горю я неугасимым огнем.
– Мы огонь. Мы раскаленные печи.
– Нет. Мы пища для огня.
– Мы машины.
– Нет. Мы пища для машин.
– Мне страшно.
– Мне страшно.
Удар молота. Голоса звучат испуганно и жалобно.
– О, страшные машины!
– О, могучие машины!
– Будем молиться. Будем молиться машинам.
Гимн машине
Кто сильнее всех в мире? Кто страшнее всех в мире? Машина. Кто всех прекраснее, богаче и мудрее? Машина. Что такое земля? Машина. Что такое небо? Машина. Что такое человек? Машина. Машина.
Трижды, мрачно соглашаясь, ударяет молот.
Ты, стоящая над миром, – ты, владычица тел, помыслов и душ наших, – ты, славная, бессмертная, премудрая машина, – пощади нас! Не убивай нас – не калечь – не мучь так ужасно! Ты, безжалостнейшая из безжалостных, скованная из железа, дышащая огнем, – дай нам хоть немного свободы! Сквозь копоть твоих стекол, сквозь дым твоих труб мы не видим неба, мы не видим солнца!
Пощади нас!
На мгновение умолкают маленькие живые молотки, и трижды безжалостно и тупо ударяет в темноте большой молот. И уже слышны отдельные возмущенные голоса.
– Она не слышит!
– Она глухая, – дьявол!
– Она лжет!
– Издевается над нами!
– Мы работаем для других!
– Всё для других!
– Мы льем пушки.
– Мы куем звонкое железо.
– Мы приготовляем порох.
– Создаем заводы.
– Города.
– Всё для других.
– Братья! Мы куем собственные цепи!
Чистый, живой, резкий, негодующий стук маленьких живых молотков. И в такт ударам негодующие голоса.
– Каждый удар – новое звено.
– Каждый удар – новая заклепка.
– Бей по железу.
– Куй собственные цепи.
– Братья, братья, мы куем собственные цепи.
Глухой удар большого молота обрывает этот бурный и живой поток, и дальше он течет ровно и устало.
– Кто освободит нас от власти машин?
– Покажет небо? Покажет солнце?
– Царь Голод!
– Царь Голод!
– Нет, он враг. Он загнал нас сюда.
– Но он нас и выведет отсюда.
– Он страшен. Он коварен и лжив. Он зол. Он убивает наших детей. У наших матерей нет молока. Их груди пусты.
– Грозным призраком стоит он у наших жилищ.
– От него некуда уйти. Он над всею землею.
– Тюремщик!
– Убийца!
– Царь Голод! Царь Голод!
Удар молота.
– Нет, он друг. Он любит нас и плачет с нами.
– Не браните его. Он сам несчастен. И он обещает нам свободу.
– Это правда. Он дает нам силу.
– Это правда. Чего не может сделать голодный?
– Это правда.
– Чья ярость сильнее?
– Чье отчаяннее мужество? Чего может бояться голодный?
– Ничего.
– Ничего. Ничего!
Несколько ударов молота.
– Зовите его сюда!
– Голод! Голод! Голод!
– Иди сюда, к нам. Мы голодны. Мы голодны!
– Молчите, безумцы!
– Голод! Голод!
– Он идет!
– Царь Голод! Царь Голод!
– Он пришел!
– Царь Голод!
На середину, в полосу багрового света, из горна быстро входит Царь Голод. Он высокого роста, худощавый и гибкий; лицо его, с огромными черными, страстными глазами, костляво и бледно; и волосы на точеном черепе острижены низко. До пояса он обнажен, и в красном свете отчетливо рисуется его сильный, жилистый торс. И весь он производит впечатление чего-то сжатого, узкого, стремящегося ввысь. В движениях своих Царь Голод порывист и смел; иногда, в минуты задумчивости и скорби, царственно-медлителен и величав. Когда же им овладевает гнев, или он зовет, или проклинает – он становится похож на быстро закручивающуюся спираль, острый конец свой выбрасывающую к небу. И тогда кажется, что в движении своем, как вихрь, поднимающий сухие листья, он подхватывает с земли все, что кругом, и одним коротким взмахом бросает его к небу.
Голос его благороден и звучен; и глубочайшей нежности полны его обращения к несчастным детям.
Царь Голод. Дети! Милые дети мои! Я услыхал ваши стоны и пришел.
Бросьте работу! Подойдите ко мне. Бросьте работу.
Останавливается выжидающе, озаренный красным светом раскаленной печи.
И медленно собираются вокруг него работающие. Только трое из них вступают в полосу света и становятся видимы отчетливо, остальные же стоят грудою темных теней; и только кое-где случайный луч выхватывает из мрака голое могучее плечо, поднятый молот или суровый профиль.
И те, которые видимы, таковы по своей внешности.
Первый Рабочий – могучей фигурой своею и выражением крайней усталости походит на Геркулеса Фарнезского. Ширина обнаженных плеч, груды мускулов, собравшихся на руках и на груди, говорят о необыкновенной, чрезмерной силе, которая уже давит и отягощает обладателя ее. И на огромном туловище – небольшая, слабо развитая голова с низким лбом и тускло-покорными глазами; и в том, как наклонена она вперед, чувствуется какая-то тяжелая и мучительная бычачья тупость. Обе руки рабочего устало лежат на рукояти громадного молота.
Второй Рабочий – молодой, но уже истощенный, уже больной, уже кашляющий.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4