Ты слышишь, Дан? Дан неохотно поворачивает голову. – Я уже давно слышу это, Мариетт. Скажи отцу.– Где моя мать, Дан?– Ого! Опять ты бесишься, Мариетт? Ты слишком много смотришь на море – да. Вот я скажу, скажу отцу, да. Скрывается в церкви, откуда вскоре доносятся звуки органа; слабые в первых протяжных, тяжело задумчивых аккордах, они быстро крепнут. И страстной тоскою своих человеческих напевов уже борются они с глухой и сумрачной тоской неутомимого прибоя. Как чайки в бурю рыскают звуки между высоких валов и выше подняться не могут на крыльях отягченных; держит их вечный и грозный океан в плену своих диких и извечных чар. Но поднялись они – и уже глуше шумит опустившийся океан; еще выше – и уже бессильно колышется внизу тяжелая, почти безгласная громада; звучат иные голоса в просторе светозарных далей. Одна тоска у дня, другая тоска у ночи – и вечным рабом вдруг кажется гордый, вечно мятущийся, черный океан. Прижавшись щекою к холодному камню стены, слушает одинокая Мариетт и примиряется с чем – то, тоскуя все тише. Но вот звучат по дороге твердые и упорные шаги, скрежещет мелкий камень под крепкою стопою – и из-за церкви выходит он. Идет он медленно и строго, как те, кто не даром шатается по земле и знает оба ее конца: шляпу держит в руках, думает о чем-то, глядя перед собою. На широких плечах круглая, крепкая голова, с короткими волосами; темный профиль суров и повелительно-надменен; – и хотя одет человек в полувоенную одежду, но не подчиняет тело дисциплине одежды, а владеет ею как свободный. Складки ложатся покорно, не смеют иначе – согнет их, где надо, спокойно-сильное тело. Приветствует его Мариетт: – Добрый вечер. Он, уже отошедший далеко, останавливается и медленно поворачивает голову. Выжидательно молчит, точно жалея расстаться с безмолвием. – Это мне сказано: добрый вечер? – спрашивает наконец.– Да, это вам. Добрый вечер. Он молча смотрит. – Ну, добрый вечер. Меня первый раз приветствуют в этой стране, и я удивился, услыхав твой голос. Подойди ближе. Отчего ты не спишь, когда все спят? Ты кто?– Я дочь здешнего аббата. Он засмеялся: – Разве у попов бывают дети? Или в вашей стране особенные попы?– Да, особенные.– Теперь я вспоминаю: Хорре что-то рассказывал мне про здешнего попа.– Кто этот Хорре?– Мой матрос. Ну, тот, что покупает у вас джин… Он снова несколько неожиданно засмеялся и продолжал: – Да, он рассказывал что-то. Это твой отец проклял папу и назвал свою церковь свободной?– Да.– И сам сочиняет молитвы? И сам с рыбаками ходит в море? И своими руками наказывает тех, кто его не слушается?– Да. Я его дочь. Меня зовут Мариетт. А как зовут вас?– У меня много имен. Какое же тебе назвать?– То, которым вас крестили.– А почему ты думаешь, что меня крестили?– Тогда то, которым называла вас мать.– А почему ты думаешь, что у меня была мать? Я не знаю своей матери. Мариетт говорит тихо: – Я также не знаю своей матери. Оба молчат и дружелюбно рассматривают друг друга. – Так вот как! – говорит он. – Ты тоже не знаешь матери. Ну, что же! зови меня тогда Хаггарт.– Хаггарт?– Да. Тебе нравится имя? Я его сам придумал: Хаггарт. Жаль, что тебя уже назвали, я бы придумал тебе хорошенькое имя. Вдруг он хмурится: – Скажи, Мариетт, отчего ваша страна так печальна? Я хожу по вашим тропинкам и только камешки скрежещут под ногою. А по сторонам стоят большие камни.– Это по дороге к замку, у нас туда никто не ходит. Правда, что эти камни останавливают прохожих вопросом: кто идет?– Нет, они немые. Отчего твоя страна так печальна? Уже неделя, как я не вижу своей тени – это невозможно! – я не вижу своей тени.– Нет, наша страна очень весела и радостна. Сейчас еще зима, а вот придет весна и с нею вернется солнце. Ты его увидишь, Хаггарт. Он говорит с пренебрежением: – И вы сидите и ждете спокойно пока оно придет? Хорошие же вы люди. Ах, если бы у меня был корабль!– Что же тогда? Он хмуро смотрит и недоверчиво качает головой. – Ты слишком любопытна, девочка. Тебя кто-нибудь подослал?– Нет. Зачем же вам нужен корабль? Хаггарт добродушно и насмешливо смеется: – Она спрашивает, зачем человеку корабль? Хорошие же вы люди: не знают, зачем человеку корабль, – и вдруг говорит серьезно: если бы у меня был корабль, я погнался бы за солнцем. И сколько бы не ставило оно своих золотых парусов, я нагнал бы его на моих черных. И заставил бы нарисовать на палубе мою тень. И стал бы на нее ногою – вот так! Твердо пристукнул он ногою. Мариетт осторожно спрашивает: – Вы сказали – на черных парусах?– Это я так сказал. Зачем ты все спрашиваешь? У меня нет корабля, ты знаешь. Прощай. Надевает шляпу, но не уходит. Мариетт молчит, и он говорит совсем сердито: – Тебе, может быть, нравится и это, что играет ваш старый Дан, старый глупец?– Вы знаете, как его зовут?– Мне Хорре сказал. А мне не нравится, нет, нет. Приведи сюда хорошую честную собаку, или зверя и он завоет. Ты скажешь, он не знает музыки – нет, он знает, но он не выносит лжи. Вот музыка, слушай! Берет Мариетт за руку и грубо поворачивает ее лицом к океану. – Слышишь? Вот музыка. Твой Дан обворовал море и ветер – нет, он хуже чем вор – он обманщик! Его нужно бы повесить на рее, твоего Дана! Прощай. Идет, но, сделав два шага, оборачивается. – Прощай, я тебе сказал. Иди домой. Пусть этот дурак играет один. Ну – иди. Мариетт молчит, не двигаясь. Хаггарт смеется: – Ты не боишься ли, что я забыл твое имя? Нет, я запомнил, тебя зовут Мариетт. Иди, Мариетт. Она говорит тихо: – Я видела ваш корабль. Хаггарт быстро подходит и наклоняется к ней; лицо его страшно. – Это неправда. Когда?– Вчера вечером.– Это неправда! Куда он шел?– На солнце.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4