Я думал о том, что я, пожалуй,
больше замечен, чем Вацлав Иванович, и что это несправедливо. Потом
захрапел сосед слева. Даже не захрапел, а зарычал и засвистел одновре-
менно. Я перевернулся на другой бок, и мысли мои повернулись. Я стал
думать, что и меня не заметила жизнь, что вот я ворочаюсь на пупырча-
той простыне в палате с тяжелым запахом и завтра мне всадят укол в
глаз. А ведь я тоже немало хорошего сделал или хотел сделать... Потом
я уснул.
Мне снилась внутренность гладкой черной трубы. Я летел по ней,
слегка касаясь плечами маслянистого металла. Потом меня прижало всем
правым боком - поворот. Скорость была громадная. Крутая извилина кон-
чилась, я поднял глаза и далеко впереди увидел яркий свет - труба кон-
чалась раструбом, и там, в конце, под сильным ветром колыхалась си-
рень.
В правый глаз мне вставили монокль в виде овальной рюмочки с теплой
жидкостью. Рюмку привязали к голове резиновым бинтом. Подсоединили к
торчащей в бинте клемме и пустили слабый ток. Я откинулся на спинку
кресла. Нас сидело шестеро в этом зале физиотерапии. Распахнутое окно,
пышное тепло июня. Легкое потрескивание никому непонятных электропри-
боров, бесшумные колдовские шаги медсестры. И никакой боли, И, честно
говоря, никакой веры в это лечение - уж слишком все это симпатично,
слишком умиротворяюще. Тебя просто греют, просто не тревожат. Тебя
просто любят. Неужели это может вылечить? Весь опыт жизни говорит, что
нет. А все-таки приятно.
У всех из глаз торчали ножки овальных рюмочек. А от ножек шли про-
водочки к черным коробочкам на стене. Мы походили на инопланетных на-
секомых с кристаллическими глазами, вынесенными впереди головы.
Некоторое время мысли мои не имели никакой формы. Напряженно и лег-
ко я думал ни о чем. Потом я стал мысленно разглядывать внутренность
моей головы. Я подбирался с фонариком к местам, где глаз крепится к
глазнице. Я видел заломившиеся, искрившие нехорошим током сосуды-про-
водочки. Их бы надо менять. Замутненное стекловидное тело - оно похо-
дило на непрозрачное волнистое стекло в дверях учрежденческих туале-
тов. На нем была пыль. Я думал о том, что человек, лишенный зрения,
видимо, всегда погружен во внутренний свой мир. У него всегда есть ин-
дульгенция, позволяющая ему не думать о других. Это его право, и в
этом есть определенная соблазнительная степень свободы. Например, я
лично свободен еще минут двенадцать - до конца процедуры - не задумы-
ваться, не заботиться ни о ком и ни о чем. А вот, скажем, Вацлав Ива-
нович, тот вообще... Но здесь в мою беззаботность вдвинулось острие
тревоги. Я вспомнил эту бухгалтерскую книгу, сплошь исписанную почти
совершенно слепым человеком. Вспомнил его напряженную сосредоточен-
ность. Старик не устал жить и бороться. Он в неравных, худших услови-
ях. Ему все труднее. Но он не покидает ринг. Вот и меня хочет он сде-
лать своим секундантом, чтобы продолжить бой. А я зеваю, засыпаю.....
Мне стало стыдно, и лицо вспотело под резиновыми бинтами. Вацлав не
подошел ко мне за завтраком. Я вообще не видел его сегодня.
- Я его отпустила домой за документами. У него завтра комиссия,н
сказала мне завотделением.
У меня с ней были славные шутливые отношения. Как бы не замечая
своего жуткого вида - больничной пижамы, тапочек, бахил,н я в ее при-
сутствии постоянно обозначал все признаки салонной галантности - вска-
кивал со стула, шаркал ножкой, кланялся. Ей это нравилось.
- А далеко живет наш Вацлав?
- Ох, далеко! На окраине.
- И что же, сам поехал или кто его забрал?
- Сам, сам. Он одинокий. Потихоньку, с палочкой, с палочкой.
- Вот что, мадам, Любовь, свет, Володимировна... позвонить бы мне
по телефону, да не из автомата, а для тихой беседы, а?
- Во как! - Она кокетливо покачала головой.н Идите ко мне в каби-
нет. Ключ в двери. Запритесь изнутри.
Из больницы легко разговаривать даже с тем, кому не собрался позво-
нить месяцы, а то и годы.
- Я уж думала, ты совсем пропал. Может, думаю, зазнался или, может,
эмигрировал. Или, думаю, влюбился...
- Что ты, что ты, дорогуша моя! Просто так получилось. Я сейчас из
больницы звоню...
- Как? Что? Где?
- Да нет, все уже нормально...
Все! Мои ви'ны уже позабыты, и вроде уже должок за ней - она дома,
а я вот в больнице. Уважают в России болезнь.
- Кстати, о птичках... Что ты думаешь о теореме Ферма?
Трубка замолчала. Потом послышался легкий смешок... хмыканье.
- Ну, ну, продолжай.
- Ты не подумай чего плохого, я еще не свихнулся, скажи только - ты
ведь работала в этом математическом издании, как оно называется? Ты
еще там?
- Я давно не там. Ты мне, дорогуша, не звонил два года. Вот что...
апельсинов я тебе привезу и что я о тебе думаю, скажу откровенно, а
насчет Ферма... позвони Саше. Он в журнале работает, и он тебе скажет,
что он думает о Ферма и что я думаю о Ферма. Целую. Пока.
Я позвонил Саше и произнес все положенные слова вежливости вроде:
"Брось, старик, да знаю я тебя" или "Да надо плюнуть на все, сесть нам
вдвоем и выпить водки с пельменями из картонной коробки". Когда я до-
шел до Ферма, трубка замолчала, как и в прошлый раз.
- Алло, ты здесь?
- Слушай, сколько твоему Вацлаву Ивановичу лет?
- Семьдесят, может, больше. Слепой старичок.
- Я все понимаю, но, знаешь, ты подальше от этого.
- В чем дело, Сашок? Ты можешь посмотреть эту тетрадку?
- Могу посмотреть. А могу и не смотреть. Говорю заранее - сумасшед-
ший. Я это все десятки раз видел. Теорема Ферма в математике - это как
перпетуум-мобиле в механике.
1 2 3 4 5