немного позже там, в западной стороне
неба, облака заиграли другими красками: от дымчатого до зеленого, от
розового до полупрозрачного; то шел цвет темного угля, с вкраплениями
васильковой сини, то нежно-голубая незабудка причудливо образовывалась
узором и, умирая, уже не могла никогда повториться.
Холмик, украшенный крупными каплями чистого дождя, лежал под этими
небесными красками, как в огромном мавзолее, на тысячу верст стянутом
северным небом, все менявшим цвет, как растения перед грозой; как
мать-и-мачеха, гусиный лук, ветреница; менялась окраска
цветков-горизонтов, листьев-куполов...
Нюшу вела учительница, и Нюша порой уже заговаривалась, она твердила
по пять раз одно и то же: "Отпустить - это счастье сильных, взаперти
держать - мука слабых!" Или: "не любила свою находку, полюбишь - потерю!"
Они шли вдвоем, давно все разошлись по домам, поселок укладывался на
боковую.

13
...Так уж случилось, но из десяти человек Акишиевской бригады, шесть
собралось у Иннокентия Григорьева. Чуть ли не вся артель. Не хватало лишь
самого Сашки, Нюши и куда-то запропастился Метляев. Сашку, как известно,
час назад похоронили в другой раз, Нюшу увела к себе сердобольная
учительша, которая мимо кутенка хворого не проходила равнодушной.
К Иннокентию сбились потому, что, во-первых, он мужик не дурак, с
головой; ведь был же он у них до Сашки вожаком, не больно-то и больше с
Сашкой зашибли. Во-вторых, кому-кому, а вновь, на лето глядя, возглавлять
коллектив надо Григорьеву. В-третьих, собрались сомкнутыми рядами, потому
что у него всегда можно было организовать знатный выпивон - не наспех, а
солидно, по чести и достоинству.
Тем более, Иннокентий вчера слетал на своей лодке с подвесным мотором
- зверь! - в район и привез ящик охотничьей водки. Где он достал, одному
богу известно. Приволок из погребушки _м_а_р_а_с_о_л_ - рыбу, правда,
прошлогоднюю, но сохранилась, стервя (так Иннокентий обычно выражал высшую
похвалу всякому товару - вместо слова "стерва"), аж тает на губах.
Баба Григорьева старательная, чистенькая, зная о том, что ее мужик
зря суетиться не станет (и то - возвращается на место старшого, одно это
чего стоит!), металась из кухни в столовую. Было где ей развернуться!
Григорьев занимал четырехкомнатную квартиру со всеми, как говорят,
коммунальными выгодами. Таких комнат даже в таком видном поселке было
немного. Здесь - простор, отличная высота стен. И все хорошо устроено.
Стол был тоже большой, сбит из дубовых досок, выскоблен добела, а на
стульях понавешены фартучки и разная другая мишура - чтобы стулья
оставались чистыми. В общем, все свежо, широко, все уютно. И люди здесь
расставлены - вроде тут вечно и жили. И даже волосатый громадный Мокрушин
не глядится в этой квартире, как что-то гигантское и пещерное.
Хозяин сегодня был не совсем и здоров - вчера, легко одетый, видно,
простудился. Зябко кутался в теплую вязаную кофту. У него было
заостренное, гладко выбритое лицо. Был он, конечно, расстроен, да опять же
- Сашка, Сашка... Что губит-то нас? По-прежнему, как в старину, - водка,
карты и бабы. Скажем, до водки - умеренно, карты - лишь в дурака, а в
третьем сплоховал. Это же не город, братцы, где жена дознается про
любовницу после смерти мужа. Чего, говорит, вы цветы носите сюда? А это,
отвечает, - мужу. Как мужу? Это я жена! И я жена! Но он же и ночевал дома,
и деньги носил в дом... А нам, говорит, тринадцатой зарплаты хватало и
перерыва. Ха-ха-ха!
Все засмеялись, особенно Васька Вахнин. Этак заржал подхалимски, даже
Иннокентий поморщился.
Иннокентий продолжал развивать тему отличия городской любви и любви
здешней, любви по-северному. То есть, когда двух сразу любишь. Конечно, -
Иннокентий оглядел братву трезвым своим взглядом, - как и в старину, так и
теперь про мертвых или хорошо, или - молчи, не говори вовсе. И про Сашу я
ничего плохого сказать не хочу. Однако напряжение было. И когда жил - все
же на глазах у них с Нюшей происходило. И помер когда, а Клавка затеяла
это клиническое обследование. Гляди-ка далее! А вдруг - отравление? А Нюша
не при чем? Выходит, кто-то из нас! Потяни ниточку! Или мы не выступали
против Сашки? Ой, братва, не завидовал бы нам всем, если понеслась бы
разборка! Каждый - человек. Каждый по-своему отбрехивается. При этом
следователь только и ловит, на его взгляд, признания в совершении чего-то,
чего и не было.
Все примолкли, очень удивились прозорливости Иннокентия. Ага,
вляпались бы! Иннокентий теперь выглядел прочным, умным вожаком.
По-мужицки понимающим все, что кто-то еще своим умом не додумал.
Метляев зашел к ним, когда поехали по третьей. Удивительно
по-пижонски выглядел он: белые брюки, молочного цвета туфли с дырочками,
рубашка в клетку и цветной шелковый галстук. Перед тем как сесть, Метляев
вынул платочек и положил его на белоснежную подстилку.
Все к нему привыкли и потому не стали докучать шутками. Лишь Мокрушин
нехотя глянул на его аккуратно уложенные волосы с четким пробором и
загудел:
- Што, в бане был?
- В бане, - буркнул Метляев.
- Вот как поддал, - крикнул Васька Вахнин, - и дождя не заметил. -
Первый же захохотал. - Ты, Мокрушин, небо-то в году раз видишь?
- Вижу, - прогудел Мокрушин. - А те чё, показать его?
- Покажи ему, покажи! - подтрунил кто-то.
- Он ему в следующий раз покажет, - сказал Иннокентий, глядя не
по-доброму на Ваську, затевающего бузу, - Мокрушина в трезвом виде не
тронь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23