А она бухтит. Видит, что я зверею, и все равно… Ну, в конце концов… как раз перед экзаменом…
Он вспомнил! Он вспомнил тот проклятый бесконечный бухтеж в гостиной, спальне, ванной…
– …Но в кухню, где я зубрил, она не заходила. Бродит по квартире и бухтит, бухтит, бухтит…
Его трясло. Господи, ну зачем она спросила?! В тексте этого не было!
– …Так вот, в конце концов я просто встал и заорал: «Сука, тварь, чего ты бухтишь?! Чего ты до меня доелбалась? Не видишь, я жопу сточил, зубривши? Чего не заткнешь свою пасть хоть на пять долбаных минут?!
Он повторил слово в слово, почти с фонографической точностью. Столько лет прошло, а не забылось ничего.
– Так вот, вбегаю я в спальню, а она в купальном халате и тапках. И ну вопить, что я подонок, жизнь ей поломал и все такое… Короче, не стерпел я и врезал ей по роже. Крепко врезал, как в уличной драке. Изо всех сил. Дальше – провал в памяти. Потом… сижу я на ней верхом, в руке почему-то ее тапка, и этой тапкой я ее луплю по морде… Тут я очухиваюсь и вижу, как она глядит, как я ее луплю… А ведь я до этого ни разу женщин не бил… Короче, свалился я с нее и пополз на карачках в угол, и сидел там после, как ошпаренная шавка… хныкал… Перепугался до смерти…
Марта смотрела на него и молчала. Его жутко трясло.
– Господи! – тихо вымолвила она.
Они помолчали еще. Он ответил на вопрос. Сказал больше, чем ей хотелось узнать.
Настроение было испорчено. Майкла будто надвое раскололо: одна часть лежит в полумраке этой спальни рядом с нагой Мартой, другая – далеко отсюда сидит на корточках в углу, прячет лицо в ладонях и скулит, как искалеченный пес, и боится взглянуть на Синди, а у той ноги съехали с кровати, и лице распухшее, в крови. Он изо всех сил пытался взять себя в руки.
Через несколько долгих минут Майкл задышал ровнее.
Марта все еще смотрела на него широко раскрытыми глазами.
– Господи, спасибо тебе за Марси, – произнес он чуть ли не благоговейно.
Она выждала и спросила:
– Марси? Кто она тебе?
– Кем она была, – поправил он. – Я ее уже лет пятнадцать не видел.
– Ладно, кем она тебе была?
– Женщиной, которая вывела меня из угла и открыла мне глаза. Если б не она, так бы и ползал на мослах… всю жизнь.
– И где же она теперь?
– Кто знает? Ты сама могла понять после нашего недавнего разрыва, что хорошие женщины возле меня почему-то не задерживаются.
– О, Майк!
– А, не бери в голову. Ты правильно сделала, что ушла. Я тебя понимаю. У меня, наверное, судьба такая – бобылем помереть. Уже три раза пробовал – неважнецкий из меня муж. В браке я гожусь только на короткие дистанции, а для марафона дыхалка слабовата.
Она изобразила улыбку, пытаясь облегчить то, что приняла за боль. Боли не было, но по его лицу разве поймешь? Ей ни разу не удалось проникнуть за его фасад, и это послужило одной из причин их размолвки.
– Но ведь у нас все было нормально.
– Поначалу.
– Да, поначалу. – Марта протянула над ним руку к ночному столику и взяла тяжелый бокал «Oррефорс» с недопитым рислингом «Мендосино Грэй». – Странно, что мы вообще с тобой встретились на той вечеринке у Эллисона. Мне сказали, что ты искал модель или актрису… или кого-нибудь в этом роде.
Он помотал головой:
– Не-а. Я искал тебя. Ты – моя последняя и самая большая любовь.
Она смачно рокотнула горлом, будто рыгнула:
– Дерьмо собачье.
Они умолкли и полежали, не шевелясь. Лишь один раз он коснулся ее бедра и почувствовал нервное содрогание плоти, а она опустила ладонь ему на грудь – ощутить, как он дышит. Любовью они больше не занимались, просто лежали целую космическую вечность и слушали – или думали, что слышат, – как в комнате садятся пылинки. Потом она сказала:
– Ладно, мне пора домой, кошек кормить.
– Может, заночуешь?
– Нет, Майк, – ответила она, помедлив секунду. – Может, в другой раз. Ты же знаешь, у меня бзик: не могу надевать поутру вчерашние тряпки.
Он об этом знал. И улыбнулся.
Марта слезла с кровати и стала одеваться. Он любовался ее телом – в сиянии настольной лампы казалось, будто оно выточено из слоновой кости. Без толку. Разве он с самого начала об этом не знал? Знал: без толку. И все равно ощупывал ее взглядом. Машинально. Хотел оторваться – и не мог. Будто картофельные чипсы жевал.
Она вернулась к кровати, нагнулась и поцеловала его. Легкое, ничего не значащее прикосновение губ.
– Пока. Звони.
– Вот уж в чем можешь не сомневаться… – сказал он, сомневаясь.
Она ушла.
Майкл немного посидел на кровати, поразмыслил. До чего же все-таки странные существа эти люди… Что за дурная привычка сдирать струпья? Что за дурная…
Он собирался прожить с ней от силы месяц. Так оно и вышло. Они расстались без особой на то причины. Вернее, по одной причине: месяц истек. И вот – сегодняшняя вечеринка, где он был один и она была одна. И в самом разгаре они ушли вместе.
…привычка возвращаться? Туда, где обоим было не так уж и здорово?
Он знал, что больше никогда не увидит Марту.
На поверхности вздулся пузырь тоски и немедленно лопнул; в воздухе разлился запах утраты и тут же исчез. Майкл выключил свет, перекатился через пятно (уже подсохшее) и уснул.
Он просматривал листы с кратким изложением дела и диктовал коллеге вопросы. Приотворилась дверь, секретарша просунула голову и сказала, что его ждет посетитель. Он протер глаза и глянул на часы: «Надо же! Три часа кряду!» Откинулся на спинку кресла, сгреб бумаги в папку.
– Ну что, перерывчик на ленч?
Второй адвокат потянулся, хрустнул суставами.
– Давай. Встречаемся в четыре, мне еще в «Найнсаузенд Билдинг» надо съездить, забрать вклад Барбаросси.
Кирксби тяжело вздохнул и обмяк в кресле.
1 2 3 4 5