Боканьяно слишком туп… Я прошу у вас еще несколько дней, патрон.
— Ладно.
— Благодарю вас.

В доме Маспи все шло прахом. После бунта Селестины и ареста Ипполита у Элуа и его отца появилось несколько непривычное чувство, что их воля перестала быть законом для женщин. Долгие годы безропотного послушания в мгновение ока ушли в прошлое. Теперь Селестина уже не боялась говорить о Бруно, несмотря на то, что глава семьи запретил касаться этой темы. А настоящий переворот произошел, когда Маспи вернулись с так странно оборвавшегося торжества. Едва успев положить сумочку на стол в гостиной, Селестина с необычным для этой всегда приветливой и мягкой женщины раздражением налетела на мужа:
— А ну, посмотри на меня, Элуа! Может, ты еще и гордишься собой?
Остальные замерли, словно персонажи какого-нибудь фильма «новой волны». Великий Маспи, не привыкший к подобному обращению, попытался было восстановить прежнее положение вещей:
— Это еще что такое? Как ты смеешь так разговаривать с супругом, которого обязана уважать?
Селестина рассмеялась:
— А кто это сказал?
— Что сказал?
— Что я обязана тебя уважать?
Сбитый с толку таким неожиданным ответом Маспи смешался:
— Ну… так принято… короче, это закон…
— Так тебе же вроде плевать на все и всяческие законы?
— В каком-то смысле…
— Не увиливай! Ты сам нам всегда втолковывал, что законы и жандармы — не для тебя… И, кажется, ты достаточно долго отсидел в тюрьме за свое презрение к законам?
— Ну и что?
— А то, что нечего теперь взывать к закону и приставать ко мне!
— Приста…
— Вот именно! Я ведь точно так же, как и ты, чихать хотела на законы! А потому обойдешься без уважения!
В перепалку вмешался дед:
— Элуа, не позволяй ей разговаривать таким тоном! Подумай, какой пример она подает твоей матери!
Но Селестина в одну секунду отбила у старика весь воинственный пыл:
— А вы, дедушка, шли бы лучше к себе в комнату, пока я не рассердилась! Не то ужин вам придется искать в другом месте!
— Селестина! — возмутился Маспи. — Я запрещаю тебе…
— Ты? Да иди ты…
В эту минуту в доме Маспи началась новая эра. Тем не менее Элуа, оправившись от потрясения, решил бороться и не допустить полного краха. Пока старики тихонько отступали, не желая случайно угодить под горячую руку, хозяин дома напустил на себя торжественный вид.
— Я к этому не привык, Селестина… С чего вдруг ты стала обращаться со мной, как с последним… ничтожеством?
— А как еще можно назвать мужчину, если он позволяет оскорблять свою жену, оставляет ее без помощи и защиты?
— Да что ты болтаешь?
— Может, ты не слыхал, как со мной разговаривала Перрин?
— Когда речь заходит о господине Бруно Маспи, я не желаю вмешиваться! Мне слишком стыдно!
— Это мне стыдно за тебя!
— Я запретил тебе говорить о парне, которого больше не желаю знать!
— Ах, ты его больше не знаешь? Старый дурак! Во всяком случае, ты не посмеешь отрицать, что наш сын просто красавчик! А как он вошел!
Элуа скорчил гримасу.
— Красавчик… не стоит преувеличивать… И вообще, интересно, в кого это ему быть красивым?
— В меня! Ты уже забыл, какой я была раньше? В те времена, когда малыш появился на свет?
Маспи чувствовал, что разговор принимает слишком опасный для него оборот. Он попробовал сменить тему.
— Я помню только одно: что категорически запретил вспоминать о субъекте, опозорившем до сих пор всеми почитаемую семью!
— Кем?
— Что — кем?
— Я тебя спрашиваю: кто нас уважал?
— Но, мне кажется…
— Нет, Элуа… К нам относились с почтением все отбросы общества, но ни один порядочный человек не пожал бы тебе руки… И был бы совершенно прав, Великий Маспи, потому что ты плохой муж, бессовестный отец и, с точки зрения нормальных граждан, всего-навсего мелкий жулик!
— Я вижу, господин Бруно здорово промыл тебе мозги!
— Ну, он-то везде может ходить с высоко поднятой головой!
— В форме!
— А на тебя не надевали в тюрьме форму?
— Так это ж насильно! Я ее не выбирал!
— Ошибаешься! Ты выбрал образ жизни, а вместе с ним — и тюремную робу!
Наступила долгая тишина. Оба обдумывали все сказанное. Наконец Маспи поднялся из кресла.
— Селестина… я тебя всегда уважал… но на сей раз ты зашла слишком далеко… Для меня твой сын — презренный тип, и, даже если бы он тонул у меня на глазах, я бы и мизинцем не шевельнул… Я считаю, что Бруно Маспи умер и похоронен… А теперь, если хочешь, отправляйся к нему… и, коли Фелиси тоже увяжется за вами, — задерживать не стану! Ты, твой сын и твоя дочь стали говорить на другом языке, поэтому вполне естественно, что мы больше не понимаем друг друга… И, раз уж так получилось, я готов остаться один со стариками и поддерживать честь дома Маспи!
В тот вечер впервые в жизни Элуа настолько утратил вкус к радостям бытия, что улегся спать без ужина.

Утром инспектор Пишранд заглянул в паспортный отдел префектуры к своему другу Эстуньяку, чьим детям приходился крестным отцом. Приятели мирно болтали, когда полицейский вдруг заметил ослепительную блондинку. Эта не слишком добродетельная особа, Эмма Сигулес по кличке Дорада, занимала в своем кругу довольно высокое положение — поговаривали, что она более чем дружна с Тони Салисето. Незаметно указав на молодую женщину, Пишранд попросил приятеля:
— Постарайся задержать эту девицу на две-три минуты, а я тем временем узнаю у твоего коллеги, что ей понадобилось.
— Положись на меня!
Когда Дорада после долгих препирательств вышла наконец из кабинета, в коридоре ее встретил Эстуньяк. А инспектор поспешил к чиновнику, у которого только что побывала Эмма Сигулес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51