И сколько Селестина ни объясняла, что ужин почти готов и с помощью свекрови она через несколько минут все подаст на стол, Маспи не желал ничего слушать и сердито ворчал. По правде говоря, ему просто хотелось поскандалить, и, не желая отказывать себе в таком удовольствии, Элуа стал ругать дочь:
— Селестина, почему ты просишь помощи у моей матери, хотя здесь эта бессовестная лентяйка! Почему это она должна сидеть сложа руки, как барыня?
Селестина вступилась за родное дитя:
— Ты что ж, хочешь отнять у нее последние два часа отдыха и заставить работать еще и здесь? Или у тебя нет сердца, Элуа? Бедная крошка! Скажи, ты хоть подумал о ее ногах?
Вопрос явно застал Маспи врасплох.
— А почему это я должен думать о ее ногах?
— Потому что Фелиси топчется на них весь день! Ты что, хочешь, чтобы у нее вылезли вены?
По правде говоря, Элуа в глубине души полагал, что его младшая дочь, по крайней мере внешне, удалась на славу, и он вовсе не желал видеть ее с распухшими узловатыми ногами, а потому лишь пробормотал, что в его время дети работали и никто не беспокоился за их конечности.
Ужин прошел тоскливо. Элуа почти не поднимал голову от тарелки. Дед и бабушка ели, по-стариковски тщательно пережевывая пищу, как будто от этого зависело их долголетие. А Селестину так взволновала встреча с сыном, что ей вообще не хотелось есть. Фелиси же настолько погрузилась в самые радужные мечты, что низменные материи вроде ужина ее нисколько не занимали.
— Сегодня утром приходил Дьедоннэ Адоль, — вдруг заявил Великий Маспи.
Селестина очнулась от грез и потребовала уточнений:
— И чего он хотел?
— Адоль выдает дочку замуж… за Ипполита Доло… и пригласил нас, всех пятерых, на обручение… Это будет завтра у них дома.
— И ты согласился?
Возмущение, прозвучавшее в голосе жены, заставило Элуа оторваться от тарелки.
— Разумеется! А почему бы я стал ему отказывать? Адоли — настоящие друзья. Я очень люблю Пэмпренетту и, кстати, мы — единственные приглашенные.
— И тебе не стыдно идти на обручение девушки, которая разбила сердце твоему сыну?
— Какому еще сыну?
— Бруно!
— Да, у меня и вправду был малыш с таким именем, но он умер, и я запрещаю о нем говорить!
Селестина быстро осенила себя крестным знамением.
— Как тебе не совестно произносить такие ужасные слова? Господь тебя накажет!
— Отстань от меня!
— В любом случае я ни за что не пойду поздравлять маленькую стерву, которая предпочла подонка Ипполита моему Бруно!
— Твой Бруно — ничтожество! И я прекрасно понимаю Пэмпренетту! Она совершенно права, не пожелав выйти за парня, опозорившего свою семью!
— Потому что он хотел остаться честным человеком, а не тюремными крысами вроде нас?
Великий Маспи побледнел как полотно.
— Так ты встаешь на его сторону!
— Вот именно! Бруно молодец! А теперь, может, ты вышвырнешь из дому и меня тоже?
После предательства друзей Элуа ожидал чего угодно, но чтобы его собственная жена… его подруга и в горе, и в радости! Дикая злоба сменилась полным упадком сил. Вместо криков и проклятий, вопреки всеобщим ожиданиям, Маспи лишь вздохнул и с глубоким отчаянием заметил:
— Когда жалкие паяцы, которых я считал друзьями и братьями, покинули меня в трудную минуту, я думал, это предел моего падения… Но я ошибался! Мне еще суждено было узнать, что моя подруга… мать моих детей… укусит кормящую ее руку… предаст того, кто всегда был ей защитником и покровителем, — меня!
Чувствительная душа Селестины не выносила столь патетических речей. Она уже собиралась покаяться, но муж не дал ей на это времени. Вытащив из-за ворота рубахи салфетку, он встал.
— Я больше не могу… Когда-то я, быть может, выпустил бы всем вам кишки, но теперь у меня просто нет на это сил… да и желания тоже… Раз, по-вашему, я виновник всех несчастий, раз все восстают против меня…
Дед, довольно рассеянно слушавший полные благородной решимости слова сына, перебил его самым прозаическим образом:
— Элуа… тушеное мясо остынет…
Сие гастрономическое замечание несколько подпортило лирический порыв Великого Маспи и помешало полной раскаяния Селестине броситься к ногам супруга. Элуа устало пожал плечами.
— Еда!.. Бедный отец! Ешьте и пейте! Смейтесь над тем, кого должны были бы уважать! А я знаю, что мне остается делать…
И он решительно направился к двери.
— Куда ты, Элуа? — не выдержав, крикнула Селестина.
— Спать.
Немного успокоившись, она облегченно вздохнула и снова опустилась на стул.
— Да, уснуть и попытаться забыть этот прогнивший мир!.. А проснусь я или нет — на то воля Господня!
После этого торжественного заявления наступила полная тишина, а потому слова Фелиси прозвучали с особой резкостью:
— На твоем месте, папа, я бы поостереглась упоминать о Господе Боге, потому что для тебя самое лучшее — это чтобы он забыл о твоем существовании!
Благие намерения Элуа мигом улетучились. Он вернулся в комнату. Глаза его сверкали, губы кривила горькая улыбка.
— Для начала, Фелиси, скажи, кто тебя просил высказывать свое мнение?
— А меня не нужно просить — и так обойдусь!
— Ты не имеешь права так поступать только потому, что твоя мать ведет себя, как…
— Да мама в сто раз лучше тебя!
Великий Маспи, откинув на время величие и подняв карающую длань, кинулся к дочери, но путь ему преградила Селестина.
— Не смей трогать крошку!
Неожиданный бунт совсем обескуражил Элуа. И уже то, что он снизошел до переговоров, свидетельствовало о поражении.
— Ты что, не слышала как она разговаривает с отцом?
— Фелиси права!
— Что?
— Какого уважения заслуживает отец, если он учит детей плохо себя вести?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51