Девушка немного смутилась.
— Обед мы устраиваем дома… завтра в полдень… Я думаю, все будут рады вас видеть…
— Еще бы! Жаль… И тем не менее я желаю тебе огромного счастья с тем, кого ты любишь, Пэмпренетта…
— Ипполит…
— Я имел в виду вовсе не Ипполита…
И полицейский ушел, оставив мадемуазель Адоль в полной растерянности.

Бруно прекрасно знал о скором обручении Пэмпренетты и чувствовал себя глубоко несчастным, и несчастье казалось тем больше и тяжелее, что в эту трудную минуту парень не мог рассчитывать ни на чью поддержку. А потому вполне естественно, что Бруно потянуло на улицу Лонг-дэ-Капюсэн. Но он лишь бродил вокруг, не рискуя подходить слишком близко к дому. Воспоминания о родном гнезде притягивали Бруно, но парень хорошо помнил, что для всех представителей семейства Маспи он — воплощение позора.
И вдруг среди женщин, окруживших тележку бродячей торговки, Бруно заметил свою мать. Сердце у него учащенно забилось. Смущенный и растроганный парень подошел поближе и чуть слышно шепнул:
— Мама…
При виде сына Селестина выронила корзинку и молитвенно сложила руки.
— Матерь Божья! Мой Бруно!
И, не обращая внимания на прохожих, мадам Маспи обняла своего мальчика и стала покрывать его лицо поцелуями. Боясь, как бы один из не в меру прытких зевак не побежал предупредить Элуа, полицейский взял мать за руку и повел в маленькое кафе, где они и устроились рядышком, как влюбленные. Селестина раскраснелась от счастья.
— А что отец?
Она грустно покачала головой.
— Он по-прежнему считает тебя позором нашей семьи… Не думаю, чтобы он когда-нибудь простил… А мне это очень тяжело… потому как тебе я могу честно признаться, мой Бруно, что с тех пор много чего передумала… раньше мне такие мысли и в голову не приходили… Но теперь я уверена, что ты правильно поступил. И, что бы там ни говорил Элуа… тюрьма — штука препротивная…
Бруно прижал мать к себе, обняв за плечи.
— Я очень рад, мама… хотя, ты ведь знаешь, какое у меня горе…
Она отстранилась и с тревогой поглядела на сына.
— А что такое?
— Пэмпренетта…
— Ты ее все еще любишь?
— Да… а она выходит за Ипполита…
— Бедный мой малыш!.. Может, мне поговорить с Пэмпренеттой?
— Она не станет тебя слушать.
— Почему?
— Из-за моей работы… Мне пришлось допрашивать ее родителей насчет той истории с итальянцем… помнишь, его тело вытащили из воды в Старом Порту?
— А кстати…
И Селестина рассказала Бруно, как к ним явились Салисето и его дружки, об их поведении и угрозах. Опустив глаза, мать Бруно призналась, что получила две пощечины и еще одну — Элуа… Полицейский сжал кулаки. Ну, попадись ему только Корсиканец! Узнает, как лезть к Маспи!
— Твой отец созвал друзей, но все, кроме Адоля и его жены, струсили… Элуа старается не показывать виду, но я чувствую, как все это гложет его изнутри…
Какая-то девица, видимо, не оставшаяся равнодушной к красоте Бруно, все время вертелась около их столика, то и дело посылая парню многообещающие улыбки. В конце концов Селестина не выдержала и резко одернула нахалку:
— Нет, да когда ж этому настанет конец, бесстыдница этакая?
Девица, похоже, не привыкла лезть за словом в карман и ответила в том же духе:
— Кроме шуток? Да вы ее только послушайте! И за кого она себя принимает, за королеву?
— Постыдились бы!
— Это вам должно быть стыдно! Чего вы клеитесь к парню, который годится вам в сыновья?
Селестина лучезарно улыбнулась.
— А это и вправду мой сын, потаскушка!
Девица рассвирепела.
— И ничем я не хуже тебя, старая коза!
Бруно решил, что пора вмешаться.
— А ну, быстро чеши отсюда, если не хочешь ночевать в камере!
И он сунул красотке под нос полицейское удостоверение. Девица обалдело вытаращила глаза.
— Черт! — пробормотала она. — Я пыталась прикадрить легавого!

Выйдя из своей парикмахерской, Фелиси замерла от радости — на улице ее поджидал Жером Ратьер. Ей нравился друг Бруно — вежливый, сдержанный и немного застенчивый (что иногда довольно приятно).
— Мадемуазель Фелиси… вы не сердитесь, что я искал встречи с вами?
— Все зависит от того, зачем…
— В том-то и дело… Я говорил с вашим братом…
— С моим братом? И что же вы ему сказали?
Юная кокетка наслаждалась смущением поклонника. Они шли вниз по Канебьер, а погода стояла такая чудесная, что даже закоренелые ворчуны улыбались ни с того ни с сего.
— Я… я сказал ему, что…
— Да что же?
— …что я… вас люблю.
Фелиси зажмурилась от удовольствия и чуть не толкнула шедшего навстречу толстого господина. Вместо извинения девушка заговорщически подмигнула, но под таким ослепительно синим небом этот господин, видимо, счел вполне естественным, что хорошенькие девушки ни с того ни с сего улыбаются и подмигивают, а потому отправился дальше, весело насвистывая.
— А вы не думаете, что сначала следовало бы поговорить об этом со мной?
— Я… я не посмел…
Фелиси первой взяла инспектора за руку.
И тут несчастные итальянцы, болтающиеся в водах Старого Порта, до полусмерти избитые преступниками сторожа и всякие украденные драгоценности совершенно потеряли значение в глазах Жерома Ратьера. Он гордо выпрямился и пошел бодрым шагом, нисколько не сомневаясь, что их с Фелиси любовь — самая прекрасная в мире и до сих пор никто никогда никого так не любил, а потому они будут счастливы до конца своих дней.

Селестина с еще влажными от слез глазами вернулась домой почти одновременно с дочерью. У обеих, хотя и по разным, но достаточно веским причинам учащенно билось сердце. Лишь Элуа не разделял их прекрасного настроения. Для начала он выбранил жену за то, что пришла так поздно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51