— Расследование продолжается, мсье комиссар?— А чем, вы полагаете, я должен заниматься?— Моим арестом, например.— Вы действительно так считаете?— Это вызвало бы такой глубокий вздох облегчения у моих… друзей.— Почему вы так решили?— Вы бы отомстили за их «святую».— Мсье прокурор, скажите, вы любили вашу жену?— Сказать, что не любил, — это все равно что ничего не сказать: я ее ненавидел.— До такой степени, чтобы пойти на убийство?— Если бы у меня хватило на это храбрости, то — вне всякого сомнения.— Да, но иную работу можно и другому доверить, в цене бы только столковаться.— Вы думаете? А если нарвешься на какого-нибудь неугомонного шантажиста?— Возможно.— Скажите откровенно, мсье комиссар, неужели вы можете представить меня просящим кого-то: «Дружище, сделайте одолжение, ухлопайте мою жену»? До свидания, мсье комиссар. Но знайте: несмотря на почти всеобщее подозрение, я продолжаю надеяться.— На что?— На вас. До скорого!Прокурор направился в сторону Дворца правосудия, оставив Гремилли в задумчивости. Полицейский чувствовал, что ему не удается до конца понять Арсизака. За внешней веселой беззаботностью угадывался никогда не дремлющий ум, способный ненавязчиво дать вам понять то, что считает необходимым. Любит все усложнять, но в то же время уж слишком проворен. И о своей ненависти к жене говорит исключительно с целью показать, что не убивал ее ни сам, ни с помощью кого-то. Гремилли признался себе, что ему нечасто приходилось сталкиваться со столь серьезным противником, каким оказался Арсизак. Настроение его улучшилось.В отличие от Тиллу, сорокапятилетний фармацевт-гомеопат был весьма элегантным блондином. Жена его также была светловолосой, и ее можно было бы назвать миловидной, если бы не рыхлая кожа лица и мутно-близорукий взгляд. Она сразу же показалась Гремилли занудой и плаксой, которая постоянно на что-то жалуется. Именно она и открыла полицейскому дверь.— Что мсье угодно?— Поговорить с мсье Суже, если можно.— Вы… по личному делу к нему?— По самому что ни на есть личному.Она недоверчиво посмотрела на Гремилли и обратилась через плечо:— Альбер, ты не подойдешь на минуту?Фармацевт, занятый раскладыванием пакетов, заполненных различными лекарственными травами, оторвался от своего дела.— Что там еще?— Какой-то мсье хочет с тобой поговорить.— О чем?— Я не осмелилась у него спросить об этом.Решив покончить с этой смехотворной сценой, полицейский назвал свою фамилию и род занятий, что, впрочем, не вызвало у них никакого волнения, если сравнивать с реакцией супругов Тиллу. Суже лишь спокойно попросил Гремилли пройти с ним за стойку, оставив в магазине жену.— Чем могу быть полезен, мсье комиссар?— Я занимаюсь расследованием обстоятельств убийства мадам Арсизак.От Гремилли не ускользнуло еле уловимое беспокойство, мелькнувшее в глазах Суже. Что бы это значило?— Я, право, не знаю, чем…Полицейский не дал ему закончить:— Мне хотелось бы услышать ваше мнение о прокуроре Арсизаке, и не буду от вас скрывать, что мсье Тиллу, от которого я сейчас иду, высказался о нем довольно-таки резко.Фармацевт улыбнулся.— Этьена я знаю давно. Это славный малый, но без царя в голове. Бывший военный, он понравился нам своей прямотой и непреклонной верой в великие принципы демократии. Что до его философской проницательности, то тут мы от него многого не ждем. Если он и сказал что-то резкое в адрес Арсизака, то это потому, что прокурор как представитель ненавистного Тиллу класса олицетворяет в его глазах все пороки своей среды. Для Этьена существует лишь черное и белое без каких бы то ни было оттенков.— Вы знаете, мадам Тиллу мне показалась еще более агрессивной.— Ах, эта! Она вбила себе в голову, что ее муж должен быть среди первых лиц города, и постоянно страдает от избытка зависти. Она убеждена, что любое важное место — будь то мэрия или генеральный совет — должно по праву принадлежать ее супругу.— Именно это впечатление я и вынес из их дома. А что вы сами, мсье Суже, думаете об Арсизаке?— Да что тут говорить — он не хуже и не лучше многих из нас. Одни его не любят, потому что, имея жену-красавицу, он обманывал ее (думаю, нет надобности что-либо рассказывать вам об этом, не так ли?), другие не могут ему простить его головокружительной карьеры. Ну и, наконец, граждане самых строгих правил упрекают его в том, что он не ходит важным гусем, а любит пожить в свое удовольствие.— То есть, если судить по вашим словам, личность скорее симпатичная, чем отталкивающая?— Вне всякого сомнения.— А его жена?— Бедняжка… Какая ужасная судьба! Кто бы мог даже на секунду предположить, что красавица Элен Арсизак закончит свои дни подобным образом?!— Вы ее знали?— Как и все.— У вас никогда не было причины ее в чем-нибудь упрекнуть?— Мы принадлежали к разным кругам. Кроме того, политические взгляды, которые я защищаю, не позволили бы мне войти в особняк на бульваре Везон, даже если бы у кого-то вдруг и появилось желание меня туда пригласить.— А какой вы видели мадам Арсизак?— Ей наверняка пришлось изрядно побороться, чтобы быть принятой в обществе, в которое она попала по воле судьбы. Вам, вероятно, уже доложили о ее происхождении? Я думаю, можно только восхищаться, с какой легкостью ей удалось преодолеть все препятствия, расставленные на ее пути. Даже самых злых она обезоруживала своим милосердным отношением к несчастным. Даже маленькая, чья-то боль не могла ее оставить безразличной. Вот почему Перигё оплакивает Элен Арсизак.— И вы в том числе?— Разумеется.— А вас не смутит, если я скажу, что мне приходилось слышать нечто совершенно противоположное?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46