Все бы ничего, да вот только население сокращается… и вообще мельчает народ. Шуточное ли дело – каждый день трястись за свою шкуру, ждать, когда тебя обвинят в чародействе?
Гостья говорила бодрым тоном и улыбалась, но Конан понимал, что ей не до веселья. Он стал целовать ее в шею, уже не боясь, что она замолчит. Она не отвечала на ласки. Только рассказывала:
– Сначала ведьм и колдунов прилюдно сжигали, а потом стали попросту вешать – их оказалось слишком много. Теперь здесь никто никому не верит, много людей сбежало с острова, а остальные влачат полуголодное существование. К нам перестали ходить торговые суда после того, как одного мессантийского шкипера изобличили в колдовстве и вздернули. А у него только и было что пару странных корабельных приборов! У нас был один-единственный астролог, но позавчера казнили и его. Барон углядел в его ремесле намек на колдовство. Что уж тут говорить о знахарях и гадалках… Их переловили в первые же дни.
– А почему не боишься ты? – спросил киммериец.
– С чего ты взял, что я не боюсь? – Изящные руки, знающие толк в любовном искусстве, обвили широкие плечи Конана, и ему стало не до расспросов.

* * *

День перешел в вечер, а вечер в ночь. А когда поутру Конан проснулся, женщины, которая подарила ему упоительные мгновения, в комнате не оказалось. Он спохватился, что даже не узнал ее имени.
Киммериец умылся, оделся, спустился в трапезную, поел и отправился на аудиенцию.
Снаружи дворец казался хмурым, стражники смотрели на чужестранца негостеприимно. Но приняли его с подчеркнутой вежливостью и провели в церемониальный зал. На роскошном позолоченном кресле, очень и очень напоминающем трон, восседал барон в песцовой мантии, в ногах у него, прямо на мраморном полу, примостился на корточках шут.
Прекрасное настроение барона (показное или искреннее – определить было невозможно) диссонировало с мрачностью окружения. Он дружелюбно встретил Конана, усадил в мягкое кресло, велел слугам подать вина и фруктов и засыпал вопросами.
В его тоне, в каждом его движении сквозило радушие. И гостю он сразу пришелся по душе. Отчасти потому, быть может, что внешне был похож на Конана – такой же высокий, широкоплечий, с длинными черными волосами, вот только глаза у него были не синие, а карие с янтарным отливом.
Шут прижимался спиной к ножке позолоченного кресла и, шаржируя барона, изображал гостеприимство. Он был молод, почти мальчик, но в глазах светились ум и хитрость, черты лица были тонкие, аристократичные. Даже когда он смеялся, лицо оставалось злым. Из-под дурацкого колпака на грудь струились длинные шелковистые черные волосы. Одет он был, как подобает шуту.
Барон сказал, что он видел сражение. Что преклоняется перед героизмом Конана, что только благодаря ему защитники острова одержали победу.
– Времена сейчас нелегкие, – добавил барон. – Мне приходится воевать не только с внешними, но и с внутренними врагами. И хотя я сражаюсь за правое дело и, хвала богам, одерживаю победу за победой, мне остро не хватает надежных людей, испытанных рубак. Я нанял на службу отряд пиктов, они были весьма храбры в городских тавернах, но ты сам видел, Конан, чего они стоили на поле брани. Сегодня ночью мои люди сбились с ног, вылавливая этих трусов по всему острову. Следовало бы их вздернуть, но я не буду этого делать – не хочу омрачать торжества. К тому же, они ведь не колдуны, а просто невежественные дикари. Дам пиктам две-три старые лодки, и пусть убираются на все четыре стороны.
Шут оторвал спину от ножки кресла и стал, кряхтя от притворной натуги, грести невидимыми веслами. Внезапно он забил руками по «воде», разевая рот в безмолвных криках о помощи, и в конце концов затих на «дне».
– Конан, – проникновенно сказал барон, – если ты согласишься, я готов поставить тебя главнокомандующим над моими войсками.
Шут резко поднял голову и бросил на первого сановника настороженный взгляд. А тот стоял в отдалении и хмуро внимал своему повелителю. От Конана не укрылось, как поджались его губы, когда прозвучало слово «главнокомандующий». Лица стражников ничего не выражали, они стояли, точно гранитные истуканы, и оставалось лишь гадать, в чем истинная причина такой выдержки – в страхе перед скорым на расправу бароном или просто в хорошей выучке. Шут, словно уловив интерес Конана, встал, подошел к ним и больно ущипнул одного за ногу, а другого уколол булавкой в бок. Воины оставались невозмутимы – ни один мускул не дрогнул.
– Это очень лестное предложение, месьор, – отозвался Конан. – Но боюсь, я не смогу принять его вот так сразу. Мне бы хотелось подумать немного…
Барон милостиво дал ему срок до завтрашнего утра.
– А в чем, – поинтересовался Конан, – будут заключаться мои обязанности?
Шут, словно только и ждал этого вопроса, захихикал, подскочил к стражнику и накинул ему на шею невидимую петлю. И резко «затянул» ее. К изумлению Конана, «гранитный истукан» захрипел, выпучил глаза и высунул язык. По всей видимости, стража в этом дворце и впрямь была превосходно вышколена.
– Защищать остров, – медленно, со значением проговорил барон, – от врагов.
– От внешних или внутренних? – пожелал уточнить Конан.
Шут одарил его кривой улыбкой, перебежал ко второму стражнику, бросил к его ногам несколько «охапок хвороста», а затем «факел». Воин замахал руками, задергал головой, стал корчиться в языках незримого пламени.
– Странный вопрос для военачальника, – заметил барон и повернулся к первому сановнику. – А ты как бы ответил на моем месте?
– Осмелюсь напомнить моему господину, – угрюмо произнес человек в темно-синем плаще, – что сегодня утром он отправил на городские улицы и площади герольдов с известием, что казней больше не будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12