..
- Мы все, - Великий Стратег картинно обвел рукою весь зал и чуть
наклонил голову, - премного благодарны ему за то, что он сохранил эту
реликвию, этот, так сказать, символ... Но теперь пришли другие времена, и
он должен передать перстень Эглю - младший брат подготовлен лучше всех. Он
умеет больше всех, он первый среди них - он должен стать в этом бою
главным...
Никто ему не возразил - да и мог ли кто возражать, да и было ли чем?
Действительно, трудно найти человека подходящего для боя лучше, чем Эгль.
За это Великий Стратег его так и любил - больше всех своих учеников.
Любовь эта была взаимной, и Стратег это знал. Великий Стратег... он
действительно был великим стратегом - уже тогда он думал о том, что будет,
когда отряд вернется из похода, когда умрет наш отец, и встанет вопрос о
престолонаследии... Я об этом не думал - не хотел. Потому и молчал. Я
чувствовал (зная, то что я знаю, это было не трудно), что и думать, и
говорить об этом не только рано, но вовсе бессмысленно. И все же нужно
было что-то сказать.
- Что скажешь ты, сын мой? - обратился ко мне отец. - Почему ты
молчишь?
- Мне кажется, я должен идти, - сказал я, хотя мог бы ничего не
говорить.
- Сейчас не время для личных амбиций, брат, - твердо возразил Эгль,
он думал, что перебил меня, но я и не собирался больше ничего говорить. -
Я понимаю: тебе, конечно, обидно, ты...
Эгль осекся, а хотел сказать: "Ты завидуешь", - я это почувствовал
(зная то, что я знаю, это было не трудно).
- Ты не прав, Эгль, - вмешалась сестра Камилла, - амбиции тут не при
чем - трудно найти человека менее амбициозного, чем наш старший брат. Ему
просто неловко от того, что нам предстоит рисковать жизнью, а он останется
дома... Пусть это тебя не смущает, брат, - она повернулась ко мне. - Так
будет лучше и для тебя, и для нас...
Тут снова нашелся Эгль.
- Ты, и вправду, не создан для боя, - собравшись с мыслями и сделав
свой голос по возможности мягким, он повторил слова своего любимого
учителя. - Такой человек в походе не просто бесполезен - он вреден. Ты
должен отдать мне перстень, носящий имя Сердце Мира, а сам остаться в
городе, с отцом и матерью. Так, действительно, будет лучше.
Он был по-юношески тверд и уверен - как он был красив, мой брат, в
своей вере и твердости. Я невольно им залюбовался...
- Пусть будет так, как решит совет, - сказал я.
И тогда все, кроме отца, молча подняли руки, и было ясно, за что они
и против чего.
- Как угодно, - покорно сказал я и коснулся перстня, чтобы его снять.
Только перстень, всегда так свободно сидевший на моем пальце, вдруг словно
впился в сустав. Я замешкался в тщетных попытках его стащить. В зале
поднялся шум, ропот - они все думали, что я хитрю.
Только вдруг цокот конских копыт за дверями заглушил этот шум
недовольства. Дверь распахнулась, и с лошади, остановившейся прямо в
проеме, сошел Первый Маг. Вернее не сошел, а прямо упал, и только узда
помогла ему удержаться на ногах.
Удивительно, как я сразу не догадался, что в этот день он не мог не
прийти. Зная все то, что я знаю, это можно было понять - наверное, и на
меня повлияло общее настроение, и чужая враждебность притупила мои, прежде
тонкие, чувства.
Однако ни у кого, кроме меня, приезд Мага радости не вызвал. Уж
это-то я почувствовал - насколько он не ко двору.
Еще меня огорчило то, что учитель мой был едва жив: одежда его была
изорвана в клочья и окровавлена, лицо потемнело и осунулось, щеки
ввалились, и лишь глаза горели судорожным огнем. Я так и не узнал, кто его
ранил, сколько дней он провел в седле и скольких коней загнал. Никто не
сделал ни шагу ему навстречу, не помог, не поддержал - и он, шатаясь, с
большим трудом пошел через тронный зал. В полной тишине, один на один с
эхом, дробились, множились и затихали шарканья его стоптанных сапог. Он
шел прямо ко мне, не глядя ни на кого больше.
- Я узнал... - прошелестел Первый Маг сухими, беззубыми деснами. - Я
узнал, что прежде я ошибался - знак врага мы приняли за предупреждение
друга... Мы сами себе готовили гибель...
Сказал - мне.
Казалось, в целом мире не было никого, кроме него и меня, или все
были неважны. Он с трудом стоял на ногах. Он тяжело дышал, опершись о
подлокотник моего кресла.
- Я понял... - сказал он мне, облизав треснувшие губы. - И ты это
тоже поймешь... Только ты... Но там - на склоне Синей Горы... Этот
перстень поможет тебе. Только ничего не бойся, иди смело - никто тебя не
остановит. Ты справишься, ты победишь... Только ты можешь хоть что-то
поправить...
Он изо всех сил сжал мою руку вместе с перстнем, носящим имя Сердце
Мира, на указательном пальце и, склонив голову, затих.
Раньше такого не было - Первый Маг при всех признался в своей ошибке.
Только никто не понял, в какой. Зал, затаив дыхание, слушал, что же он
скажет еще. Но он больше ничего не сказал. Вообще ничего. Он умер, сжимая
мою руку, склонив голову к моим коленям.
Потом было много шума.
Первого Мага хоронили со всеми почестями. За гробом, обшитым черным
бархатом, украшенным гирляндами черных роз, шел весь королевский двор,
весь Совет Мудрецов с Главным Стратегом во главе. Словно в замедленном
механическом балете, воины отдавали умершему честь. Стреляли пушки, под
колеса катафалка дети бросали цветы. Главный Стратег произнес речь, какой
еще не слышали в Королевстве Юм - весь двор восхищался его красноречием.
Вот только никто не плакал - все было сурово, торжественно и молчаливо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10