— А у меня еще стол напротив окна стоял, в одиннадцать часов солнце начинает в лицо бить — пот градом!.. И мысли же комичные возникают: в ведомости, допустим, написано: «Такому-то на руки семьдесят пять рублей». А ты думаешь: «Это ж сколько поллитр выйдет?!» Хе-хе… И ведь начинаешь делить, вот что самое любопытное. Делить начинаешь невольно!— До чего можно дойти! — сочувственно заметила мать. — Ай-яй!— Гораздо дальше идут. У меня приятель был — тот все по ночам шанец искал…— Что это?— Шанс. Он его называл — шанец. Один раз искал-искал, и показалось же ему, что кто-то позвал с улицы, шагнул с балкона — и все, не вернулся.— Разбился?— Ну, с девятого этажа… Он же не голубь мира. Когда летел, успел, правда, крикнуть: «Эй, вы что?!»— Сердешный, — вздохнула мать.Дядя Володя посмотрел на Витьку.— Отдохни, Виктор. Давай в шахматы сыграем. Заполним вакум, как у нас главный говорит. Тоже бросил пить и не знает, куда деваться. Не знаю, говорит, чем вакум заполнить. Давай — заполним.Витька посмотрел на мать.Мать улыбнулась.— Ну отдохни, сынок.Витька с великим удовольствием вылез из-под баяна… Мать опять взгромоздила баян на шкаф, накрыла салфеткой.Дядя Володя расставлял на доске фигуры.— В шахматы тоже учись, Виктор. Попадешь в какую-нибудь компанию: кто за бутылку, кто разные фигли-мигли с женским полом, а ты — раз — за шахматы: «Желаете?» К тебе сразу другое отношение. У тебя по литературе как?— Трояк.— Плохо. Литературу надо назубок знать. Вот я хожу пешкой и говорю: «Е-два, Е-четыре, как сказал гроссмейстер». А ты не знаешь, где это написано. А надо бы знать. Двигай.Витька походил пешкой.— А зачем говорить-то: «Е-два, Е-четыре…»? — спросила мать, наблюдая за игрой.— А — шутят, — пояснил дядя Володя. — Шутят так. А люди уже понимают: «Этого голой рукой не возьмешь». У нас в типографии все шутят. Ходи, Виктор.Витька походил фигурой.— А вот пили-то, — поинтересовалась мать, — жена-то как же?— Жена-то? — Дядя Володя задумался над доской: Витька сделал неожиданно каверзный ход. — Реагировала-то?— Да, реагировала-то?— Отрицательно. Из-за этого и разошлись, можно сказать. Не только из-за этого, но большинство из-за этого. Вот так, Витька! — Дядя Володя вышел из трудного положения и был доволен. — Из-за этого и горшок об горшок у нас получился.— Как это? — не понял Витька.— Горшок об горшок-то? — Дядя Володя снисходительно посмеялся. — Горшок об горшок — и кто дальше.Мать тоже засмеялась.— Еще рюмаху, Владимир Николаич?— Нет, — твердо сказал дядя Володя. — Зачем? Мне и так хорошо. Выпил для настроения, и будет. Раньше не отказался бы. Я ведь злоупотреблял…— Вы говорили уже. Не думаете сходиться-то? — вдруг спросила мать.— С кем, с ней? Нет, — твердо сказал дядя Володя. — Дело принципа: она мне параллельно с выпивкой таких… вещей наговорила… Я, по ее мнению, оказываюсь — «тоскливый дятел».Мать и Витька засмеялись. Но мать тотчас спохватилась.— Что же это она так? — сказала она якобы с осуждением той, которая так образно выразилась.— Сильно умная! — в сердцах сказал дядя Володя. — Пускай теперь…Пока дядя Володя волновался, Витька опять сделал удачный ход.— Ну, Виктор!.. — изумился дядя Володя.Мать незаметно дернула Витьку за штанину — уступи, мол. Витька протестующе дрыгнул ногой — он вошел в азарт.— Так, Витенька… — Дядя Володя думал, сморщившись. — Ты так? А мы — вот так!Теперь Витька задумался.— Детей-то проведуете? — расспрашивала мать.— Проведую. — Дядя Володя закурил. — Дети есть дети. Я детей люблю.— Жалеет сейчас небось?— Жена-то? Тайно, конечно, жалеет. У меня сейчас без вычетов на руки выходит сто двадцать. И все целенькие. Площадь — тридцать восемь метров, обстановка… Сервант недавно купил за девяносто шесть рублей — любо глядеть. Домой придешь — сердце радуется. Включишь телевизор, постановку какую-нибудь посмотришь. Хочу еще софу купить.— Ходите, — сказал Витька.Дядя Володя долго смотрел на фигуры, нахмурился, потрогал в задумчивости свой большой, слегка подкрашенный нос.— Так, Витька… Ты так? А мы — так! Шахович. Софы есть чешские… Раздвижные — превосходные. Отпускные получу, обязательно возьму. И шкуру медвежью закажу…— Сколько же шкура станет?— Шкура? Рублей двадцать пять. У меня племянник часто в командировку в Сибирь ездит, закажу ему, он привезет.— А волчья хуже? — спросил Витька.— Волчья вообще не идет для этого дела. Из волчьих дохи шьют. Мат, Витя.Дождик перестал, за окном прояснилось. Воздух стал чистый и синий. Только далеко на горизонте громоздились темные тучи. Кое-где в домах зажглись огни.Все трое некоторое время смотрели в окно, слушали глухие звуки улицы. Просторно и грустно было за окном.— Скоро зима, — вздохнула мать.— Это уж — как положено. У вас батареи не за… Хотя у вас же печное! Нет, у меня паровое. С пятнадцатого затопят. Ну, пошел. Пойду включу телевизор, постановку какую-нибудь посмотрю.Дядя Володя надел у порога плащ, шляпу, взял портфель…— Ну, до свиданья.— До свиданья.— Виктор, а кубинский марш не умеешь?— Нет, — сказал Витька.— Научись, сильная вещь. На вечера будут приглашать. Ну, до свиданья.— До свиданья.Дядя Володя вышел.Через две минуты он шея под окнами по тротуару, осторожно обшагивая отставшие доски, — серьезный, сутуловатый, положительный.Мать и Витька проводили его взглядами… И долго молчали.— Так это что же, — не скрывая изумления, заговорила мать, — он так и будет ходить теперь? Чего же ходить-то?— Тоже ж… один кукует, — сказал Витька. — Вот и ходит. Гнать его в три шеи!— А?— Так и будет ходить. А чего ему?Мать все никак не могла понять:— Нет, так чего же тогда ходить? Нечего и ходить тогда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16