как попало посолил, лишь бы вид сохранить. — Старик опять полез на печку. — Ох, язви ты в душеньку!.. Как ляжешь, так опять подступает.— Давай, мы сбегаем за четвертинкой? — еще раз предложил Юрка.Старик помолчал.— Не надо, — сказал. — Перемаюсь как-нибудь.Ребятишки достали хлеб и принялись за сало.— Ну и как мне его теперь, папкой, что ли, звать? — спросил Витька негромко.Юрка пожал плечами.— К нам, когда папка помер, тоже приходил один… я его дядей Сашей звал. Не мог. Я папку-то хорошо помню.— И я помню.— Ну и будешь дядей звать… Нечего их наваживать. Старый?— Старый, — сказал Витька, всерьез озабоченный новым «папкой».— А у его, что же, родных-то никого не было, что ли? — спросил старик с печки.— У кого? — не понял Юрка.— У того академика-то. Одни студенты стояли?— У Павлова? Были, наверно. Я точно не знаю. Завтра спрошу в школе.— Дети-то были, поди?— Наверно. Завтра узнаю.— Были, конечно. Никого если б не было родных-то, немного надиктуешь. Плохо человеку одному. Не приведи Господи!
…Мать Витькина громко засмеялась.— Не знаю, — сказала она. — Я так не думаю.— Уверяю вас! — тоже улыбаясь, воскликнул слегка заалевший Владимир Николаевич.И дядя Николай тоже слегка заалел… Всем было хорошо, все слегка поразмякли.— А не спеть ли нам?! — догадался дядя Николай. — А? Эх, Витьки нет, он бы нам счас на баяне подобрал какую-нибудь.— Хорошо играет? — спросил Владимир Николаевич.— Мой подарок, — не удержался, похвастал дядя Николай. — На день рождения ему отвалил — пускай учится.— Люблю музыкальных детей, — сказал Владимир Николаевич.— Так споем, что ли!— Какую? — спросила Груша.— Давай какую-нибудь. Ты у нас песельница.— Ну, прямо!.. Нашел песельницу.И вдруг Владимир Николаевич, прикрыв маленькие петушиные глаза, зачастил не шутя, козлом: Небо, небо, небо, небо-о!.. Хотел-то он всерьез, но так это вышло смешно и нелепо, что Николай и Груша засмеялись. Тогда засмеялся и Владимир Николаич — будто он хотел пошутить.— Давай, Груша! — попросил опять Николай. — Помнишь, про колечко как-то… Про любовь, про колечко. Ты часто пела…Груша, справившись со смущением, вскинула голову, как-то простецки-смело глянула на «суженого», усмешливо улыбнулась и негромко, красиво запела: Что стоишь, качаясь,То-онкая рябина-а?Го-оловой склоняясьДо самого тына… Брат Николай неожиданно хорошо, в лад поддержал: …Го-оловой склоняясьДо самого-о тына. Они, видно, певали раньше — славно у них вышло. Там через дорогу… — повела дальше Груша, — За-а рекой-ой широкойТа-ак же о-одинокоДуб стоит высокий. Владимир Николаич заблеял было: Та-ак же одиноко-о… Но — смолк. Не умел он. Стал слушать.Брат с сестрой пели: Как бы мне, рябине,К ду-убу перебраться,Я-а б тогда не сталаГнуться и качаться-а!..Ох, я-а б тогда не стала… Тут вошел Витька.Песня погибла. Мать что-то опять смутилась, вскочила из-за стола, улыбаясь, и какой-то извиняющийся тон появился.— Сынок пришел! Поесть хочешь?— Нет, — сказал Витька. — Я у Юрки поел…— Господи!.. «У Юрки». Он и так едва концы с концами сводит, а он объедает ходит…— Нам дед Ефим сала дал.— Витьк, ну-ка сыграй нам! — сказал дядя Коля. — А?— Я уроки не выучил, — сказал Витька. И посмотрел на дядю Володю не очень любезно.— Ну, сыграл бы… — попросила и мать.— Хо!.. Говорю же: уроки не выучил…— Что ж ты до сих пор не выучил? — обиделся дядя Коля. — Ох, Витька, Витька… Ну, иди учи.Матери неловко стало за столь открытую нелюбезность сына.— Ну, иди, иди — учи, — тоже сказала она.Витька ушел в горницу.Дядя Володя поднялся…— Ну, пора и честь знать, как говорят.— Да посиди еще! — воскликнул Николай. — Чего ты? Еще успеешь. Куда торопиться-то?— Посидите, — сказала и Груша.— Да нет, пойду… А то темно станет. Включу счас телевизор, постановку какую-нибудь посмотрю.Витька у себя в горнице похоже передразнил дядю Володю.— Да нет, пойду… А то темно станет, хулиганов полно на улицах… Гусь-Хрустальный.— Ну, приходите… Не забывайте, — слышалось из большой комнаты. Мать говорила.— Ладно, ладно — приду, — опять изобразил Витька ненавистного ему гостя. — В воскресенье приду. Может, в субботу… Явлюсь, так сказать.И стал дядя Володя являться. По субботам и воскресеньям.Раз явился:— Здравствуйте. Немного все же похолодало. Чувствуется. Лист уже пожелтел.Два явился:— Здравствуйте. Сегодня потеплей. Но все равно скоро — конец. Лист только до первого ветра: слетит.Три явился:— Слетел. Голенькие стоят. Пора…Один раз мать с Витькой откровенно поговорили.— Уроки выучил?— Выучил.— Ну-ка, сядь — поговорим. Как тебе дядя Володя-то?Витька хотел увильнуть от ответа. Пожал плечами, как он делал, когда не хотел говорить прямо.— Что? — спросила мать.— Ничего…— Не глянется?Витька опять пожал плечами.Мать кивнула головой, подумала… И вдруг засмеялась милым своим, ясным смехом.— Ох, и но-ос!.. На семерых рос, одному достался. А, Витька?.. Вот так нос!Витька моментально осмелел, затараторил:— Да он этим своим носом всю мебель нам посшибает! Это же не нос, а форштевень!— Руль, — коротко определила мать. — Но… Витька… дружок: нам не до жиру — быть бы живу. Так, сына. Дело наше… неважнецкое.— Да что, с голоду, что ль, помираем?Мать засмеялась.— Да нет, что же?.. Нет. Немолодая уж я, сынок, — выбирать-то. Вот штука-то. Время мое ушло. Ушло времечко… — Мать вздохнула. — Десять бы годков назад — этот бы дядя Володя… — И не стала досказывать. А стала говорить совсем другое — может, себя убеждала:— Да он неплохой — так-то… Вон какой рассудительный. Не пьет.— Не пьет, а по бутылочке всегда приносит.— Да это ж… что ж? Разве это пьет? Так-то пьет — это не страшно.— С бутылочки все и начинается, — стал тоже рассуждать Витька.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16