Не зряшный какой…— Да нет, он так-то ничего вроде. Вон он идет! Особо не суетись — тоже не в поле обсевок. Но и… это… не строй из себя… Нормально, как всегда…— Да уж как-нибудь сумею. А семья-то его где, здесь живет?Николай не успел ответить. В дверь снаружи постучали.— Ну? — кивком показал на дверь Николай — откликнись, мол.Груша чего-то растерялась…Помолчали и вместе сказали:— Да!— Войдите!Вошел носатый, серьезный, преуспевающий на вид человек лет этак сорока трех — сорока пяти. В добром, сталистого цвета плаще, при шляпе и при большом желтом портфеле. Маленькими глазками сразу с любопытством воткнулся в женщину… Но смотрел ровно столько, сколько позволило первое приличие.— Ну вот, не заблудился, — сказал он. — Здравствуйте.Николай поднялся ему навстречу.Поздоровались за руку.— Сестра моя… Груша — знакомьтесь, — представил Николай.Груша, по-молодому еще стройная, ладная, тоже поднялась, подала руку.— Владимир Николаевич, — назвался гость.— Груша.— Груша — это… Графена?— Агриппина, — сказал Николай. — Это родители наши верующие были, ну, крестили, конечно… Хорошо, я под Миколу-Угодника угодил, а то был бы тоже какой-нибудь… Евлампий. — Николай мелко, насильственно посмеялся. — У нас был в деревне один Евлампий…— Он потом переменил имя, — сказала Груша.— Да, потом, правда, променял на… забыл, кто он стал-то?— Владимир.— Тезки, значит. — Владимир Николаевич тоже искусственно посмеялся.— Садитесь, — пригласила Груша.— Спасибо. Я бы разделся…— О Господи! — спохватилась Груша. И покраснела. — Раздевайтесь, пожалуйста!Она была еще хороша, Груша. Особенно заметно стало это, когда она суетилась и на тугие скулки ее набежал румянец, и глаза, широко расставленные, простодушно, искренне засмеялись.Владимир Николаевич опять ненароком прицелился к ней мелким, острым взглядом.— Витька! — громко позвал дядя Коля. — Иди-ка сюда.Вошел Витька.— Познакомься с… дядей Володей, — сказал дядя Коля.Витька стоял и смотрел на носатого дядю Володю.— Ну, герой!.. — добренько сказал дядя Володя. И поискал в карманах у себя… — На-ка — пиратом будешь. — Подал простенький пистолетишко, который даже и без пистонов был, а просто — чакал.Витька не мог сдержать снисходительную ухмылку. Чакнул пару раз…— Это — для первачей только.Матери стало неловко, что сын у нее такой неблагодарный. Она опять покраснела.— Ну, Витька!.. — сказала она. И засмеялась, и опять доверчиво и ясно засмеялись ее глаза.— Ну, дядя Володя тебя еще не видел, не знал, что ты такой большой, — пришел на выручку дядя Коля. — В следующий раз принесет… А что тебе, пушку, что ли, надо?! Какой!— Садитесь, Владимир Николаевич, — пригласила мать.Владимир Николаевич прихватил портфель и прошел с ним к столу. Присел, портфель поставил возле ног.— Тепло как на улице-то; — сказал он. — Все же — сентябрь месяц, должно уже чувствоваться…— Ну что, Витька? — спросил дядя Коля. — Небось на улицу лыжи навострил? Ну, иди, иди, а то там дружки твои заждались.Витька вопросительно глянул на мать.— Иди, поиграй, — разрешила мать.Витька ушел.Дружков у Витьки было несколько. Но самый задушевный, самый верный и умный, кому Витька подражал во всем почти, был Юрка, девятиклассник, квартирант старика Наума Евстигнеича, что жил по той же улице, через три дома.У Юрки нелегкое положение. Отца у него нет, погиб на лесоповале, одна мать, а у матери, кроме Юрки, еще трое на руках — мал мала меньше. Мать живет в небольшой деревне, в сорока километрах отсюда, там вот нет десятилетки. Мать бьется из последних сил, хочет, чтоб Юрка окончил десятилетку. Юрка и сам хочет окончить школу. Больше того, он мечтает потом поступить в институт. В медицинский. Единственный, перед кем Витьке совестно, что он плохо учится, — это Юрка.
Огромный старик Наум Евстигнеич хворал с похмелья. Лежал на печке, стонал.Раз в месяц — с пенсии — старик аккуратно напивался. И после этого дня по два лежал в лежку.— Как черти копытьями толкут! — слабо удивлялся старик на печке. — О! О! Что делают!..Юрка учил уроки.— Кончаюсь, Юрка, — возвестил старик. — Все.— Не надо было напиваться, — жестко сказал Юрка; старик мешал ему.— Молодой ишо рассуждать про это — надо, не надо. Шибко уж много вы нынче знаете!Юрка ниже нагнулся к книге.— А что же мне делать, если не выпить? — Старику охота поговорить: все, может, полегче будет. — Все ученые стали! — Старик всерьез недолюбливает Юрку за его страсть к учению. У него свои дети все выучились и разъехались по белому свету; старик остался один и винит в этом только учение. — В собаку кинь — в ученого попадешь.Юрка молчит. Шевелит губами.Вошел Витька.— Здорово, Витька! — сказал старик. — Хвораю.— Опять? — спросил Витька.— Вон дружок твой ругает, что выпил… Должен же я хоть раз в месяц отметиться.— Зачем? — спросил Юрка, откинувшись на спинку стула и подмигнув Витьке на старика. — Зачем напиваться-то?— Что я, не человек, что ли?— Хм… — Юрка качнул головой. — Рассуждения, как при крепостном праве. Это тогда считалось, что человек должен обязательно пить.— А ты откуда знаешь про крепостное время-то? — Старик смотрит сверху страдальчески и снисходительно. — Откуда ты знаешь-то? Тебе всего-то от горшка два вершка, а сидит, рассуждает…Юрка скосоротился и безнадежно махнул рукой.Витька подсел к нему.— Как дела? — спросил Юрка негромко.— Ничего!— Все знают! — разошелся старик. — Все на свете знают. А чего человек с похмелья хворает, это вы знаете, товарищи ученые?«Ученые» переглянулись…— Отравление организма, — отчеканил Юрка. — Отравление сивушным маслом.— Где масло? В водке?— Так точно, ваше благородие!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16