И сразу все за столом заговорили об одном — какой умный этот Лев Казимирыч, сколько он, собака, знает всякой всячины, выращивает даже яблоки и выписывает книги.— Этто иду лонись мимо его ограды, он мне шумит из-за штафетника: зайди! Зашел. Он держит в одной руке журнал какой-то, а в другой — яблоко. Вот, говорит, — теория, а вот — практика. Покушай. Ну, я куснул яблоко…— А как он рой Егору Козлову посадил! Ведра, тазы, миски хватайте, кричит, чо попало — стучите! Гром нужен! Я тогда в суматохе Нюрашке Козловой крынок штук пять расколол — они сушились на плетне, я и пошел колышком по им — гром делать…Засмеялись.— Нюрашка-то по голове тебе гром не сделала?— Рой сажал! — тут не до крынок.— Ой, и башка же у этого Казимирыча!— А мы как-то…Вошел Лев Казимирыч… Снял шляпу, слегка — с достоинством — поклонился честной компании.— Мир дому сему.— С нами, Казимирыча!— Дайте стул-то!.. — засуетились.— По поводу чего сбор? — спросил Лев Казимирыч, присаживаясь на стул к столу.— Да вот Ивана провожаем. На море едет…Лев Казимирыч слегка удивился.— На море?— Отдыхать. В санаторий. Да вот, Казимирыч, помоги советом: хочет детишек взять, Иван-то, а мы — против, — обратилась к умному Казимирычу Акулина Ивановна, теща Ивана. — У меня сердце загодя мрет — шибко уж маленькие дети-то! А он их потащит. На кой же черт?— Зачем? — спросил Казимирыч Ивана.— Чего «зачем»? — не понял тот.— Детей-то?— Позагорать… Море посмотреть.— Ты в своем уме?За столом замерли. Все смотрели на Казимирыча.— А что? — спросил Иван.— Ты хочешь оставить там детей?— То есть?— То есть у них там сразу откроется дизентерия… Если еще не по дороге. Папа… ничего умнее не придумал?— Да?— Да, — спокойно сказал Казимирыч.Всем сразу стало как-то легко. Даже весело.— Вот, Ванька!.. А ведь говорили ему! Говорили! Нет, уперся, дубина!.. Спасибо, Лев Казимирыч!— Не за что.— Выпьете, Лев Казимирыч? Махонькую…— Нет, спасибо. Нельзя.— Махонькую!— Нельзя. Спасибо.— Лев Казимирыч! — полез к старичку с дальнего конца стола мужичок с золотыми зубами. — А вот скажите мне на милость: если намешать алой с тройным одеколоном…— Да не лезь ты со своим тройным одеколоном! Если уж хочешь знать, то я тебе скажу: «Красный мак» лучше. Лев Казимирыч, у меня к вам другой вопрос: вот, допустим, у вас засорился жиклер…— Так, — сказал Лев Казимирыч, склонив набочок головку. — Засорился. Прекратилась подача топлива в цилиндры. Ну?— А мотор работает!— Мотор не работает.— Работает!— Значит, жиклер не засорился.— Нет, засорился: идет натуральная стрельба.— Значит, засорился, но не совсем. Логика.— Споем, Лев Казимирыч?!В дальнем конце стола, где мужичок с золотыми зубами, услышали «споем» и запели: А сброшу кольца, сброшу серьги.В шумный город жить пойду… — запела здоровенная курносая девица и скосила… опасный, как ей, должно быть, теперь казалось, глаз на молодого соседа. Там назову себя цыганкой,Себя цыганкой назову.Раз я сидела и мечталаДа у открытого окна;А чернобровая, в лохмотьях,Ко мне цыганка подошла… Опасный глаз не встревожил молодого соседа. Он о чем-то задумался… Потом потянулся к мужику, у которого жиклер засорился, а мотор работает.— А дело в том, — сказал он, — что это не жиклер засорился! Понял?!— А что же?— Поршни подработались. Кольца. Ты давно их смотрел?— Я их никогда не смотрел.— Смени кольца! А горят свечи восковые;Гроб черным бархатом обшит.А в том гробу лежит девчонка —Да и она крепко, крепко спит. Прислушались было к песне, но… петь вместе не умели, а чего же так сидеть слушать? — не на концерт же пришли. А на коленях перед гробомСтоит изменник молодой… — Зина! А Зин! — едва остановили крупную девушку. — Давай каку-нибудь, каку все знают. Давай, голубушка, а то уж ты шибко страшно как-то — гроб…— Эх-х!.. — Сосед Льва Казимирыча, рослый мужик, серьезный и мрачноватый, положил на стол ладонь-лопату; Лев Казимирыч вздрогнул. — Лев Казимирыч, давай что-нибудь революционное! А?— Спойте хорошую русскую песню, — посоветовал Лев Казимирыч. — «Рябинушку», что ли.И запели «Рябинушку». И славно вышло… Песня даже вышагнула из дома и не испортила задумчивый, хороший вечер — поплыла в улицу, достигла людского слуха, ее не обругали, песню.— У Ваньки, что ли?..— Ну. Провожают. Поют.— Поют. Хорошо поют.— На курорт, что ли, едет?— На курорт. Деньги девать некуда дураку.— Ваня, он и есть Ваня: медом не корми, дай вылупиться. Нюрка-то едет же?— Берет. Хочет и детей взять.— О-о!.. Знай наших!— Ты поросят-то не ходила глядеть к Ивлевым?— Нет. Я нонче не буду брать… Одну покормлю до ноября — и хватит. Ну их к черту.— Почем же, интересно, Ивлевы-то отдают?— Да почем?.. Двадцать пять, известно. Месячные?— Месячные.— Двадцать пять.— Сходить завтра поглядеть… Я бы боровка взяла одного. Покормила бы уж, черт его бей. Тоскливо без мяса-то, тоскливо.— Знамо, тоскливо.— Тоскливо.
Утром Ивана с Нюрой провожали до автобуса. На тракт.Шли серединой улицы: Иван с Нюрой — в центре, по бокам — тетки, дяди. Иван при шляпе, в шуршащем плаще, торжественный и помятый после вчерашних проводов. Нюрка в цветастой шали, в черной юбке, в атласной бордовой кофте — нарядная, как в праздник.Шел также молодой племянник Ивана с гитарой и громко играл что-то нездешнее, с маху вколачивая по струнам.Встречные останавливались, провожали глазами группу и шли дальше по своим делам. Может, кому и доведется когда-нибудь уезжать из села — так же вот пойдет с родней по улице, также будут все обращать внимание.Пришли на автобусную станцию… Иван с двоюродными братьями отошли в чайную. Жена Нюра и старшие в родне промолчали: положено. На дорожку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19