Песня кончилась.Все посидели молча… Курносый спросил гитариста:— А «Очи…» можешь? Дай «Очи…»!Иван пристукнул кулаком по колену… Встал и пошел из купе.И запел в коридоре: С сестрой мы в лодочку садились,Тихо-онько плыли по волна-ам!.. Потом Иван вошел в свое купе.— Дорогие мои, хорошие… — заговорил он было. Но профессор с Нюрой говорили негромко между собой, и Иван смолк.А профессор и Нюра, не обращая на Ивана никакого внимания, продолжали говорить. И очень даже странно они говорили:— Прямо не знаю, как вам и сказать… — раздумчиво сказала Нюра. — Все же у меня двое детей… да маленькие такие!..— Господи! — тихонько воскликнул профессор. — Ну и что? И прекрасно. Он как раз детей очень любит. У него под Москвой домик… будете жить-поживать да добра наживать. Он не пьет, не буянит, сроду никогда грубого слова не сказал. Как у Христа за пазухой будешь жить. Решайся.— Прямо не знаю… — тихо и грустно опять сказала Нюра. — Если уж честно-то: конечно, мне надоела такая жизнь. У людей праздник, а у меня загодя душа болит. Или ехать куда: опять, думаешь, какая-нибудь история… А ему сколько лет-то?— Тому человеку-то? Семьдесят. Но он еще в форме… Седой такой, головку носит гордо — красавец. Он всю жизнь танцевал в оперетте, поэтому… головку умеет держать.— Многовато вообще-то…— Да я же говорю: он любого молодого за пояс заткнет! Ну, и потом — культура! Там же через каждое слово — «мерси», «пардон», «данке шен»… Ты хоть отдохнешь от этих всяких «чаво» да «надысь»…— Да охота, конечно, пожить, как…— Я извиняюсь, — вмешался Иван, заметно трезвея. — Про кого тут речь?— Дело же не в том даже, что самой пожить, — продолжала Нюра, не слыша и не видя Ивана, — а в том, чтобы детей воспитать на хорошем примере. Сейчас-то — что за пример они видят!— Я же про то и говорю! — подхватил профессор. — Пример же будет.— Я подумаю, — сказала Нюра.— Подумай-подумай.— Ну и что, что семьдесят: я за ним ухаживать буду…— Так, а что там ухаживать-то: утром отнес его в садик, посадил в креслице — и сиди он себе, «мерсикай». Ест мало, кашку какую-нибудь сварил, он покушает, и все. А вечером…— Слушайте, — заговорил Иван, угрожающе округлив глаза. — Я говорю, я извиняюсь, но я же — тут! В чем дело?!— А, ты тут? — «спохватилась» Нюра. — А мы и не слышим — заговорились с Сергеем Федорычем. Давно пришел?— Да как тихо вошел! — удивился и Сергей Федорыч.— В чем дело? — спросил Иван.— Ни в чем.— Кому семьдесят лет?— Мне, — сказал профессор.— Нет, я же слышал…— Ложись-ка спать, Ваня, — мирно сказала Нюра. — Ложись. Лезь вон на полку и засыпай. Все рассказал людям, рассказал, как живешь, спел… чего еще? Свою норму выполнил — можно и на боковую. Лезь, Ванюшенька, лезь, милый. Лезь баиньки. Давай.— Я ничего не понимаю, — пробормотал Иван.— Завтра поймешь. Завтра все поймешь.Иван полез на верхнюю полку и затих.Пришла Люба… Прошуршала в полутьме платьем, легко запрыгнула на полку и тоже затихла.Профессор с Нюрой остались сидеть у окна.— Что же, правда, что ли, там такая жизнь?.. — спросила Нюра тихо. — Парень-то рассказывал…— Нет, — тоже тихо откликнулся профессор. — Впрочем… что-то есть и от правды.— Гляди-ка, корову, говорит, целую ухнул… Неужели можно?— А сколько корова стоит?— Четыреста — четыреста пятьдесят… А с телком — так и больше.— Можно. Можно и корову с телком ухнуть… На Руси умеют коров ухать.
Все, наверно, спят в длинном поезде.Не спят только на паровозе.Машинист, пожилой уже человек, глядя вперед, вдруг спросил молодого помощника:— Кольк, знаешь, как в отделе кадров бухгалтера подбирали?— Знаю. Третий сказал: «А сколько вам надо?» Ты уж седьмой раз рассказываешь.Машинист засмеялся.— Придумают же!.. Смешно.— Анекдот-то — вот с такой бородой.— Все равно смешно. Интересно, кто их сочиняет?Колька пожал плечами.— Люди…— Я вот хочу какой-нибудь сочинить, и никак не выходит.
Нюра спит… Но вот какая-то далекая тревога отразилась на ее спокойном лице.Она увидела сон.Распахнулся огромный, с плющом, с фикусами в огромных кадках, сверкающий зал ресторации. И весь он ходуном ходит. Полуголые девицы, волосатые парни зашлись в танце… «Очи черные».Гремит и кривляется «ритмичная жизнь». То ли это какой-то вселенский шабаш, то ли завтра — конец света. Не архангел ли Гавриил дует в свою сзывающую трубу, и нет ли тут — среди обаятельных дам и джентльменов — этих, с хвостиками и на копытцах?С трудом продралась Нюра через гремящий, орущий, бесноватый зал… И вышла к столу, где пирует ее Иван. Он славно пирует! По бокам его почти голые девицы, смеются, пьют шампанское…— Пойдем домой! — сказала Нюра.Иван отрицательно покачал головой. И усмехнулся.И сильней грянула музыка, и пошли кривляться вовсе безобразно…Нюра пошла к выходу. Ей в лицо смеялись, девицы проплывали у нее перед носом, подергивая плечиками…И вдруг Нюра остановилась. И заткнулась музыка… И все замерли. Нюра опять пошла к столу… И с ее шагами, сперва тихо, потом громче стала нарастать удалая, вольная музыка «Из-за острова на стрежень».И сам Иван сидит за столом в облике Стеньки Разина… И грозно смотрит на Нюру.Нюра подошла, выдернула мощной рукой его из-за стола и дала пинка под зад. И сама пошла следом за ним.На пороге, в дверях, оглянулась и произнесла гневную речь.— Эх вы! — сказала она. — Смеетесь?! Над кем смеетесь?! Это над вами смешно-то. Это мне надо смеяться-то, а не вам. Что вы делаете?! Как вам не стыдно?! Девушки!.. Зачем заголились? Чтобы мужиков приманивать? Да если ты хорошая, если ты человек хороший, мужик и так увидит. На вас же глядеть муторно! Тьфу!.. В такие-то годы — работать да детей рожать, а вы с ума сходите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19