не то ему жалко Ивана, не то малость неловко за него.— А косить мы будем?— А зачем косить? У нас теперь машины косют… А-а, так — в охотку? Можно покосить. Я вас устрою. Но это, ребятки, тяжело. Лучше мы с вами сядем в лодочки… Как в песне-то поется: С сестрой мы в лодочку садились,Тихо-онько плыли по волна-ам… Студенты засмеялись.— А «Волга» у вас есть?— А зачем она мне? Я без «Волги» вот так живу! Я, ребятки, живу крупно. Чего только у меня нет! У меня — зайдешь в дом — пять ковров сразу висят. Персидских.— А шкура медвежья есть?— Три штуки. Одна в прихожке — я сапоги об ее вытираю, одна в детской, детишки на ней играют, волосья дерут… Дальше, посмотрим направо — барометр висит…— А громоотвод?— Громоотвод — на крыше. Я пока внутренность описываю. А налево, как зайдешь, — сервант на тоненьких ножках. Я его один раз — с получки — задел нечаянно, на сорок восемь рублей одной только посуды расколол…— Жена вам — скандал?— Не, она у меня не базланит. Это не то что есть некоторые… Ох, не будьте такими — это хуже всего на свете. Тут и так-то… не сладко, а если еще и дома… Если я устал как собака, я посплю, отдохнул — можно снова за работу. А если еще дома… Нет, это плохо. Хуже нет.— Вы же говорите, вы хорошо живете.— Я-то хорошо! Я про других. Я-то — дай Бог каждому! Я, допустим, прихожу с работы: «Ну, Нюся, давай корми, голубушка». Она на стол — картошку с мясом. Мясо у меня круглый год не выводится. Свиннота эта у меня вот здесь сидит. — Иван хлопнул себя по загривку. — Ох, и прожорливые же!.. Иной раз взял бы ружье и пострелял всех к чертовой матери. А если, бывает, совсем здорово устанешь на работе, я сразу, с порога: «Ну, Нюся…»Нюра сидела одна у темного окна, слушала песни по радио.Вошел профессор.— Ну, Нюся!.. Что, скучаем?— Что он там? — озабоченно спросила Нюра.— Иван?.. Да ничего особенного, не беспокойтесь. Рассказывает студентам, как он хорошо живет, богато.— Тьфу, трепло! Вот трепло-то! Пара штанов завелась лишняя да рубаха-перемываха… Богач! Вот, знаете, так мужик — ничего, грех жаловаться: ребятишек любит, меня жалеет… Но как выпьет, тут уж держись: или хвастать начнет, какой он богатый, или в драку лезет. И ведь сколько уж раз учили, дурака, один раз голову стяжком проломили — неймется! Нальет глаза, и все нипочем: на пятерых — на пятерых лезет.— Часто пьет?— Да нет, так-то грех тоже жаловаться. Работает-то он, правда, много. У их все в роду — работники. Его уважают. А вот есть эта дурацкая замашка… Как праздник подходит, так у меня душа загодя болит. Люди веселятся, а я сижу дома, жду: счас прибегут, скажут: «Ванька дерется!»Профессор вздохнул.— Смеются там над ним? — спросила Нюра.— Да нет… Ну, молодые: им палец покажи, они смеяться будут. Там все беззлобно… Сострить опять же можно. Только… — Профессор не стал говорить, что это «только». — Ничего. Не беспокойтесь.— Как же не беспокоиться — не чужой. Сердце-то болит.В купе, где студенты, слышно, запели под гитару нечто крикливое, бестолковое: В трюмах кораллы и жемчуг;Весел пиратский бриг.Судно ведет с похмельяСам капитан-старик… — Пираты, — в раздумье молвил старик профессор. — Пираты, ковбои… Суровая зелень. Отчаянный народ.В купе заглянул курносый парень.— Это у вас?— Что?— Пели-то.— Нет, это по соседству, — сказал профессор. — Они уже перестали. Слова списать?— Я бы их так запомнил… Хорошая песня.— Куда путь держим? — спросил профессор.— В Крым. — Курносый присел на диван. — Второй раз. Опять радикулит… Замучил.— Болит? — посочувствовала Нюра.— Болит, — отмахнулся курносый, настраиваясь поговорить о другом. — Во народу где! Идешь по пляжу — тут женщина голая, там голая — валяются. Идешь, переступаешь через их…— Совсем голые?! — удивилась Нюра.— Зачем? В купальниках. Но это же так — фикция. Я сперва в трусах ходил, потом мне один посоветовал: «Купи плавки!» Так они что там делают: по улице и то ходят вот в таких вот штанишках — шортики называются. — Курносый чуть подсюсюкивал, у него получалось — «станиски», «сортики». — Ну, идешь, ну, смотришь же… Неловко вообще-то…— Ну да, — согласилась Нюра, — другая и по морде даст.— Да нет, там это само собой разумеется. Но вообще-то неловко. Ну, мне там один тоже посоветовал: ты, говорит, купи темные очки — ни черта, говорит, не разберешь, куда смотришь…— Во!— Заходишь вечером в ресторан, берешь шашлык, а тут наяривают, тут наяривают!.. Он поет, а тут танцуют. Ну, танцуют, я скажу! Вот собаки! Сердце заходится. Так глядишь — вроде совестно, а потом подумаешь: нет, красиво! Если уж им не совестно, чего же мне-то совестно? Ритмичность… везде ритмичность. Там один тоже стоял: бесстыдники, говорит, что вытворяют! Ну, его тут же побрили: не нравится, говорят, не смотри. Иди спать. А один раз как дали «Очи черные», у меня на глазах слезы навернулись. Такое ощущение (осюсение), полезь на меня десять человек — не страшно. Я чуть не заплакал. А полезли куда-то на гору, я чуть не на карачках дополз — ну, красота! На всех пароходах — музыка. Такое осюсение, что музыка из воды идет. Спускаемся — опять в ресторан…— Это ж сколько денег просадить можно?! — сказала Нюра. — Тут ресторан, там ресторан…— Они там на каждом шагу! Мне там один тоже говорит: первый и последний раз. Корову, говорит, целую ухнул. Нет, там есть пельменные вообще-то. Три порции — от так от хватает……А в купе, где Иван, некто молодой, очень красивый, пел под гитару очень красивую песню — про «Россию-матушку». За Россию-матушку — все умны,За Россию-матушку — все смелы… Иван слушал, стиснув зубы. Песня очень ему нравилась. Вошел курносый (курортник), присел, тоже стиснул зубы. Ему тоже очень понравилась песня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19