Комната была драная, гадкая. Синенькие какие-то обои, захватанные и тоже дранью, совсем уж некстати напоминали цветом своим весеннее небо, и от этого вовсе нехорошо было в этом вонючем сокрытом мирке, тяжко. Про такие обиталища говорят, обижая зверей, — логово.Все сидели в каком-то странном оцепенении. Время от времени поглядывали на телефон. Напряжение чувствовалось во всем. Только скуластенькая молодая женщина чуть перебирала струны и негромко, красиво пела, хрипловато, но очень душевно: Калина красная,Калина вызрела,Я у залеточкиХарактер вызнала. Характер вызнала,Характер — ой какой,Я не уважила,А он пошел к другой…А я… Во входную дверь негромко постучали условным стуком. Все сидящие дернулись, как от вскрика.— Цыть! — сказал Губошлеп. И весело посмотрел на всех. — Нервы, — еще сказал Губошлеп. И взглядом послал одного открыть дверь.Пошел рослый парень.— Цепочка, — сказал Губошлеп. И сунул руку в карман. И ждал.Рослый парень, не скидывая дверной цепочки, приоткрыл дверь… И поспешно скинул цепочку, оглянулся на всех…Дверь закрылась.И вдруг за дверью грянул марш. Егор пинком открыл ее и вошел под марш. На него зашикали и повскакали с мест.Егор выключил магнитофон, удивленно огляделся.К нему подходили, здоровались… Но старались не шуметь.— Привет, Горе. (Такова была кличка Егора — Горе.)— Здорово.— Отпыхтел?Егор подавал руку, но все не мог понять, что здесь такое. Много было знакомых, а были не просто знакомые — была тут Люсьен (скуластенькая), был, наконец, Губошлеп — их Егор рад был видеть. Но что они?— А чего вы такие все?— Ларек наши берут, — пояснил один, здороваясь. — Должны звонить… Ждем.Очень обрадовалась Егору скуластенькая женщина. Она повисла у него на шее… И всего исцеловала. Глаза ее, чуть влажные, прямо сияли от неподдельной радости.— Горе ты мое!.. Я тебя сегодня во сне видела…— Ну-ну, — говорил счастливый Егор. — И что я во сне делал?— Обнимал меня. Крепко-крепко.— А ты ни с кем меня не спутала?— Горе!..— А ну, повернись-ка, сынку! — сказал Губошлеп. — Экий ты какой стал!Егор подошел к Губошлепу, они сдержанно обнялись. Губошлеп так и не встал. Весело смотрел на Егора.— Я вспоминаю один весенний вечер… — заговорил Губошлеп. И все стихли. — В воздухе было немножко сыро, на вокзале — сотни людей. От чемоданов рябит в глазах. Все люди взволнованы — все хотят уехать. И среди этих взволнованных, нервных сидел один… Сидел он на своем деревенском сундуке и думал горькую думу. К нему подошел некий изящный молодой человек и спросил: «Что пригорюнился, добрый молодец?» — «Да вот… горе у меня! Один на земле остался, не знаю, куда деваться». Тогда молодой человек…Зазвонил телефон. Всех опять как током дернуло.— Да? — вроде как безразлично спросил парень, похожий на бульдога. И долго слушал. И кивал. — Все сидим здесь. Я не отхожу от телефона. Все здесь, Горе пришел… Да. Только что. Ждем. Ждем. — Похожий на бульдога положил трубку и повернулся ко всем. — Начали.Все пришли в нервное движение.— Шампанзе! — велел Губошлеп.Бутылки с шампанским пошли по рукам.— Что за ларек? — спросил Егор Губошлепа.— Кусков на восемь, — сказал тот. — Твое здоровье!Выпили.— Люсьен… Что-нибудь… снять напряжение, — попросил Губошлеп. Он был худой, спокойный и чрезвычайно наглый, глаза очень наглые.— Я буду петь про любовь, — сказала приятная Люсьен. И тряхнула крашеной головой, и с маху положила ладонь на струны. И все стихли. Тары-бары-растабары,Чары-чары…Очи-ночь.Кто не весел,Кто в печали —Уходите прочь!Во лугах, под покровом ночи,Счастье даром раздают!Очи, очи…Сердце хочет:Поманите — я пойду!Тары-бары-растабары… Опять зазвонил телефон. Вмиг повисла гробовая тишина.— Да? — изо всех сил спокойно сказал Бульдог в трубку. — Нет, вы ошиблись номером. Ничего, пожалуйста. Бывает, бывает. — Бульдог положил трубку. — В прачечную звонит, сука.Все пришли в движение.— Шампанзе! — опять велел Губошлеп. — Горе, от кого поклоны принес?— Потом, — сказал Егор. — Дай я сперва нагляжусь на вас. Вот, вишь, тут молодые люди незнакомые… Ну-ка, я познакомлюсь.Молодые люди по второму разу, с почтением подавали руки. Егор внимательно, с усмешкой заглядывал им в глаза. И кивал головой, и говорил: «Так, так».— Хочу плясать! — заявила Люсьен. И трахнула фужер об пол.— Ша, Люсьен, — сказал Губошлеп. — Не заводись.— Иди ты к дьяволу! — сказала подпившая Люсьен. — Горе, наш коронный номер!И Егор тоже с силой бросил свой фужер. И у него тоже заблестели глаза.— Ну-ка, молодые люди, дайте круг. Брысь!— Ша, Горе! — повысил голос Губошлеп. — Выбрали время!— Да мы же услышим звонок! — заговорили со всех сторон Губошлепу. — Пусть сбацают.— Чего ты? Пусть выйдут!— Бульдя же сидит на телефоне.Губошлеп вынул платочек и хоть запоздало, но важно, как Пугачев, махнул им.Две гитары дернули «Барыню».Пошла Люсьен… Ах, как она плясала! Она умела. Не размашисто, нет, а четко, легко, с большим тактом. Вроде вколачивала каблучками в гроб свою калеку-жизнь, а сама, как птица, била крыльями — чтоб отлететь. Много она вкладывала в пляску. Она даже красивой вдруг сделалась, родной и милой…Егор, когда Люсьен подступала к нему, начинал тоже и работал только ногами. Руки заложены за спину, ничего вроде особенного, не прыгал козлом — а тоже хорошо. Хорошо у них выходило. Таилось что-то за этой пляской — неизжитое, незабытое.— Вот какой минуты ждала моя многострадальная душа, — сказал Егор вполне серьезно. Такой, верно, ждалась ему желанная воля.— Подожди, Егорушка, я еще не так успокою твою душу, — откликнулась Люсьен. — Ах как я ее успокою! И сама успокоюсь.— Успокой, Люсьен.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4