Вот невмоготу-то, господи! Вот с души-то воротит, вот тошно-то.«Новый вор и изменник донской казак Стенька Разин, зло мышленник, враг и крестопреступннк, разбойник, душегубец, человекоубиец, кровопиец…»Ну, что же уж тут… Ничего тут не сделаешь.— Врете! — сильный, душераздирающий голос женщины. Если бы его тоже могли слышать все.Это кричала Алена-старица с костра. Ее жгли. Это — там, где еще горел бунт, где огонь его слабел, смертно чадил и гас в крови.— Врете, изверги! Мучители!.. Это вас, — кричала Алена, объятая пламенем, в лицо царевым людям (стрельцам и воеводам, которые обступили костер со всех сторон), — не вы, мы вас проклинаем! Я, Алена-старица, за всю Русь, за всех людей русских — проклинаю вас! Будьте вы трижды прокляты!!! — Она задохнулась дымом… И стало тихо. 15 Какая бывает на земле тишина! Непостижимая.Отлогий берег Дона. Низину еще с весны затопило водой, и она так и осталась там, образовав неширокий залив.Ясную, как лазурь поднебесная, гладь залива не поморщит низовой теплый ветерок, не тронет упавший с дерева легкий лист; вербы стоят по колена в воде и смотрятся в нее светло и чисто.Станица в две сотни казаков расположилась на берегу залива покормить коней. Везут в Москву Степана Разина с братом. Они еще в своих богатых одеждах; Степан скован по рукам и ногам тяжкой цепью, Фрол гремит цепью послабее, не такой увесистой.— Доигрался — ишо никого из казаков не проклинали, — горестно сказал Корней крестнику. — Легко ли?— Ну, так я тебя проклинаю, — молвил Степан спокойно.— За что бы? Я на церкву руку не подымал, зря не изводил людей, — стараясь тоже говорить спокойно, сказал Корней. — Царю служу, я на то крест целовал. И отец мой служил… И твой тоже.— Эх, Корней, кресный, — вздохнул Степан. — Вот закованный я по рукам-ногам, и не на пир ты меня везешь, — а жалко тебя.— Вон как! — искренне изумился Корней.— Жалко. Червем прожил. Помирать будешь, спомнишь меня. Спомнишь… Я ишо раньше к тебе не раз приду — мертвый.Они сидели чуть в сторонке от других, ближе к воде; Степан привалился спиной к нетолстой молодой вербе с криулинкой, руки держал промеж ног, чтоб лишний раз не звякать цепью — этот звяк угнетал его.— Ладно, — согласился Корней, — я — червем, ты — погулял…— Не в гульбе дело, — оборвал Степан рассуждения войскового. — А то бы я не нашел, где погулять!— Чего же ты хотел добиться? — спросил тогда Корней.— Не поймешь.— Где нам! Где нам за тобой угнаться. Мы люди малые…— Змей ты ползучий, и поганый вдобавок, — сказал Степан негромко. — Подумай: рази ты человек? Да рази человек будет так, чтоб ему только одному хорошо было! Ты вот торгуешь Доном… Вольностями нашими. После тебя придут — тоже охота урвать кусок пожирней, — тоже к царю поползут… Больше-то чем возьмете? — Степан говорил без злобы, спокойно. — И вот такие лизоблюды… все отдадут. Вот беда-то. Пошто я тебя не пристукнул!.. Можеть, другим бы не повадно было… Гады вы! Бог тебе ум дал, а ты измусолил его — по углам рассовал, всю жизнь, как собака, в глаза хозяину свому заглядывал. А доберись я до того хозяина, — он бы сам завыл, как собака.— Быть было ненастью, да дождь помешал. Смотри, как бы тебе не завыть там. Там умеют… сок жать.— Не завою. Не порадую царя — не дождетесь.— Стенька… Скажи напоследок: пошто войсковым не захотел стать? Я же тогда не обманывал тебя, правду говорил. Помнишь? В церкви-то…— Помню.— Пошто же?— У человека душа есть, а рази важно ей — войсковой я или не войсковой. Она небось и не знает-то про эти слова. Был бы я товарищ верный, да была бы… Да был бы я — вольный. Вот и все, я и спокойный.— Ну, и спокойный? Столько людей загубил…— Не за себя губил, за обиженных.— Фу-ты, какой заступник выискался!— А кто же за их заступится? Ты? Тебе лишь бы доползти до кормушки… Эх, надо б мне тебя раздавить! Пожалел. Моя промашка, кресный. Каюсь.— Корней Яковлич! Можно и в путь-дорогу! — шумнули от казаков, где их собралось покучней; которые уж и коней седлали, подпруги подтягивали.— С богом! — Корней встал и пошел к своей лошади.За разговором этим наблюдал со стороны Фрол Минаев. За время, пока Степана держали в Черкасске и потом везли плененного, Фрол Минаев держался поодаль, наблюдал, но не подходил. А Степану было не до него. Степан, как пришел в память, все время был спокоен и задумчив. Иногда только подбадривал брата, павшего духом, улыбался и шутил с ним. На всех остальных смотрел с глубоким презрением.Теперь, пока казаки ловили и седлали коней, Фрол Минаев подошел к Степану, присел рядом. Как когда-то, в степи, когда гнался атаман за другом-врагом, не догнал, упал с коня, — так же сидели теперь, только Степан был в железах. Оба, видно, вспомнили то свое сидение, глянули друг на друга, помолчали. Близко никого не было; Фрол заговорил:— Степан…— Ну? — Степан прищурился на Фрола… Долго смотрел, внимательно. — Что ж ни разу не подошел поговорить?— А чего говорить? — наигрывая беспечность, но и принахмурившись, откликнулся Фрол. — Без разговоров все понятно. Чего говорить? Хотел я только спросить…— Тебе — есть чего. Ты упреждал меня — твоя взяла. Вот и скажи, а не спрашивай. Посмейся хоть надо мной. Корней вон выговорил…— Я не радуюсь, Степан, — искренне сказал Фрол. — Нет. Мне жалко тебя.— Ну? — удивился Степан. — А кто это угостил меня сзади? В землянке-то?.. Не ты?— Нет.— Кто же?— Не все равно тебе кто?— Ну, все же.— Мишка Самаренин.— А-а. Я, грешным делом, на тебя думал. Похоже на тебя…— Степан… — раздумчиво, с глубоким, серьезным интересом повторил Фрол, — дурацкое дело — теперь спрашивать: к чему ты все это затеял?..— Дурацкое, — согласился Степан. — Надоело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121