Такую же плохую. О качестве мы не помышляем. Но взять-то откуда? Не Фауст
ведь... Далеко-далеко не Фауст, а простой себе Трифон Дормидонтович.
Мефистофель к нему не придет, на хрена Мефистофелю такая душа? И тогда
огляделся он, значит, по сторонам на предмет спасения души, увидел меня и
решил на всякий случай примазаться.
- Теперь мне налейте.
Мне сегодня все можно. Как сказано в священном писании, лучше уж от
водки, чем от скуки.
Не закусываю.
В общем, взглянул на меня Степаняк-Енисейский и понял, что всю свою
жизнь занимался ерундой, гоняясь за всякими благами, потому что
ЕДИНСТВЕННОГО И ОКОНЧАТЕЛЬНОГО БЛАГА, которое имеет настоящую цену, у
него-то и нет. И решил он ко мне примазаться. Приобщиться. Я ему сейчас
могу и в морду плюнуть, и в окно выбросить, и ботинки заставить целовать -
он и щеку подставит, и в дверь вернется, и ботинки вылижет. Главное для
него - приобщиться. Чтобы я ТАМ за него замолвил словечко. Хоть самое
поганое. Чтоб ему хотя бы на круги попасть - а то вообще никуда. Ко всему
можно привыкнуть, но только ни к тому, что тебя нигде нет.
- Допивайте.
- Глупо это или не глупо, физика это или метафизика, раздвоение ли
это личности, игра ли воображения, флуктуации ли моего склеротического ума
- но Степаняк-Енисейский преследовал меня всю жизнь, а сегодня наконец
объявился, и я теперь от него не отделаюсь. Он добился своего: статья не
будет опубликована, зато мы с ним выясним отношения другим способом.
- Подкрепились?
Я вытаскиваю наган и кладу его на стол.
- Я предполагал, что произойдет нечто подобное, - бормочет
Степаняк-Енисейский.
- Правила рулетки знаете?
- Я эту игру наблюдал однажды живьем.
- Где?
- В лагере.
- Вы что, сидели?
- Н-нет... То есть, да. Не совсем, чтобы "сидел". Мне надо было
исчезнуть на год по семейным обстоятельствам. Иначе было бы хуже. Со
знакомым следователем договорился. Он меня на допросы вызывал и вместо
того, чтобы мне зубы выбивать, я ему их лечил. А потом в лагерях
начальству. Там же свой первый фантастический роман написал. И вернулся
полностью реабилитированным.
- Понятно. Играть будете?
- Если это единственное условие...
- Это ваш единственный шанс примазаться.
- Играем.
- В барабане один патрон. Делаем по три попытки. Если обоим повезет -
седьмую в потолок.
- Кому начинать?
- У вас пятак есть?
- У меня есть то, что надо для такого случая, - Степаняк-Енисейский
двумя пальцами достает из нагрудного кармана серебряный юбилейный рубль
Московской Олимпиады. Для этого дела я предпочел бы рубль с барельефом
Менделеева или Циолковского, но и олимпийский тоже не плох.
- Орел.
- Решка.
- Швыряйте.
Степаняк-Енисейский подбрасывает рубль, но тот скатывается по столу
на пол.
- Перебросить?
- Не надо.
- Вам первому.
- Прокрутите барабан. Не глядя.
Степаняк-Енисейский проводит ладонью по барабану и передает наган
мне.
Я взвожу курок, приставляю дуло к виску и нажимаю. В моем шарике
раздается звонкий щелчок, но небо не падает. Кладу наган на "Человечество
и прогресс".
- Значит, если патрон находится в седьмой, как вы говорите, каморе...
- Тогда повезет обоим.
- Полшанса против трех остаться в живых, - подсчитывает
Степаняк-Енисейский. - Жестоко.
Он приставляет наган к виску и нажимает на курок.
Он хорошо держится, лицо спокойно.
Моя очередь.
Шансов мало. Интересно, боюсь я или не боюсь проткнуть свой воздушный
шарик? Снесет ведь череп, и мозги по стенке...
Нажимаю.
Пустой щелчок.
Я слышу свой голос:
- Ладно, достаточно, черт с вами. Глупо все это.
- Нет, почему же "черт со мной"? - с достоинством отвечает
Степаняк-Енисейский. - Я свой выстрел сделаю, и тогда прекратим, если
хотите.
Он целит себе в лоб.
Я зажмуриваю правый глаз.
Щелчок.
- Вы удовлетворены?
- Да. Прекратили.
- Значит, ничья, - улыбается он. - На вас лица нет. Вот что значит
воображение! Вы так побледнели, будто наган в самом деле заряжен.
Так вот почему он не боится! Он же нюх потерял, он думает, что я с
ним шутки шучу!
Я хватаю наган и щелкаю в потолок пятый, свой выстрел.
Осечка.
Я взвожу и нажимаю курок в шестой раз...

43
Сила отдачи рвет наган из пальцев, выворачивая запястье. Свет гаснет,
люстра прострелена, пуля рикошетирует от бетонного перекрытия, разбивает
бутылку коньяка и вонзается в стол между мной и оглушенным профессором. На
выстрел сбегается вся гостиница, но переполох уже позади. Наган
конфискован полтавским сержантом, а Степаняка-Енисейского с признаками
инфаркта утащили санитары, и теперь Леонард Христианович на "скорой
помощи" поведет борьбу за его жизнь. Профессор думал, что наган пустой и
что я с ним шутки шучу в условиях демократии.
Мои склерозные затвердевшие шарики после выпитой водки размягчились,
и я сплю, уложив забинтованную руку поверх одеяла. В номере приятно пахнет
пороховой гарью с примесью коньяка и с отзвуком копченой колбасы. Татьяна
подтерла норковой шубкой лужу армянского коньяка и, решив, что уж до утра
я успокоился, увела марсианина в свой номер.
Все правильно, где же ему еще спать?
Мне тепло, хорошо. Затмение Марса давно закончилось, и звезды глядят
в открытую форточку сотнями глаз. Я чувствую ЕГО присутствие. Говорят, что
у Ангела Смерти сотни глаз, и если после ЕГО посещения человек остается
жить, то душа этого человека получает всевидение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55