— Сосед сказал ему, что это не будильник, а вечный двигатель.
— Вот видишь! Синдром Дон Кихота. Все тихо, благородно. Ему еще жить да жить, а здесь сгорит в два месяца. Не вертись... В глазах мельтешит... В этой Мамонтовке все начальство с ума посходило — едут и едут, и едут... У меня вон и то руки дрожат. Так что будем делать с гиперболоидом имени Гарина?
— Я не против, — ответил Главный Штурман, грызя ногти. — Я — за.
— Тогда пиши... Как его?.. Гарин-Михайловский, бывший военный инженер-строитель. Практически здоров. Написал? Завтра же гони его в шею.
— "Командирские" ему вернуть?
— Э, нет! Сменял так сменял. Пусть впредь дураком не будет. Кто там у нас еще?
До выхода Федора Федоровича в открытый космос оставались сутки.
Днем Вова-электрик с сантехником еще устанавливали голубой унитаз для приезда диссидента и обсуждали письмо запорожцев в Верховный Совет.
Вечером к Аэлите в последний раз пришла Мама. Они уже не могли друг без дружки жить. Уточняли последние детали, смотрели шестьдесят пятую и шестьдесят шестую серии «Рабыни». Глядя на эту плантаторскую жизнь, Аэлита расплакалась и спела Маме песенку:
— Мама, мама, я пропала,
Я даю кому попало...
Мама утерла Аэлите слезы. Не боись, девочка! Мама Хорошо знает диссидента Кешу по прошлой действительности. Дурак дураком! Вечно чудит, бузит, сумасшедший, неуправляемый, зависит от собственного настроения. На этом мы его и подловим — на этой самой любви с первого взгляда.
Но в жизни, как всегда, получилось не так, как планировали, а намного быстрее. Ночью пришла еще одна телефонограмма из МИДа: диссидент приезжает всего лишь на один день, просит ускорить формальности с дверями, принять к исполнению. Эта телефонограмма ломала все матримониальные планы — за один день окрутить трудно...
— Но можно. Нужна еще одна ночь, как минимум, — сокрушенно высчитывала Мама. — Ладно, попробуем. Ускоримся. Эх, где наша не пропадала!
— Везде пропадала, — опять заплакала Аэлита.
Глубокой ночью под ее окнами ошивались сантехник с Вовой-электриком и вышедший из больницы ударенный током телемастер с баяном. Ален Делон был обижен на Аэлиту, а Вова с сантехником — на все население Мамонтовки, которое не поддержало письмо запорожцев в Верховный Совет. Они устроили ночную демонстрацию и орали частушки на слова известного поэта. Ален Делон играл на баяне и запевал:
Кудри вьются, кудри вьются,
Кудри вьются у блядей.
Почему ж они не вьются
У порядочных людей?
Сантехник с электриком подхватывали:
А потому что у блядей
Деньги есть на бигудей,
А порядочные люди
Тратят деньги на блядей!
Никто не спал. Ночь прошла.
Утром к черному Дому на набережной подкатил подержанный черный «форд» — была там одна такая асфальтовая дорога, по которой, если сухо, можно проехать. Диссидент вышел из «форда», как к себе домой. Аэлита подглядывала из-за портьеры. Увиденное ей неожиданно понравилось... Сын Неба, похожий немного на Бельмондо. Вся Мамонтовка подглядывала: Кеша вернулся! Тот самый, который... Который Леонида Ильича... Которого никак не могли найти и выдворить из страны, потому что он три дня отсыпался в мусорнике под открытым небом. Богема! Пятнадцать лет прошло, а как помолодел! И бороду сбрил... Что деньги с человеком из обезьяны делают!
Первым делом Кеша увидел черный дом.
— Мама мия! — непроизвольно вырвалось у него по-итальянски. — Вот так дизайн у вас!
— Мать моя, — с готовностью перевела Людмила Петровна, которую пригласили в свиту встречающих на тот случай, если вдруг диссидент подзабыл русский язык. — Говорит, что у нас очень красиво.
Диссидент Кеша подбежал к Дому на набережной и поковырял пальцем в фасаде.
— Бляха-муха, не отдирается! — восхитился он. — Полный конец! Что за краска, блин? Это ж гроб с музыкой — черный дом! Это ж надо! Кто придумал? Так... Перенимаю опыт. Я в Сан-Франциско небоскреб в черный покрашу!.. Ну, чего вылупились, бляхи-мухи? Не шучу! Пуркуа-нет? Краска как называется? Чье производство? Вроде, не «Сажа газовая» и не «Персиковая черная»... На «Кость жженую» не похоже... Что за блин, спрашиваю?
Все молчали в ответ.
— У меня с русским языком что-то? — обеспокоился Кеша. — Или акцент подцепил? Или меня уже не понимают на Родине, ядрена вошь?
Все вопросительно глядели на Людмилу Петровну.
— Нет, у вас хорошее произношение, — неуверенно похвалила она.
— Так что за краска, япона мать?
Теперь все глядели на Маму.
— "Копченая мамонтовская", — ответила Мама дрожащим голосом.
Сын Неба задумался. Все знали по горькому опыту: когда Кеша начинает думать — не к добру.
— Ну, как там в Сан-Франциско, Кеша? — спросил старший лейтенант милиции, чтобы отвлечь диссидента от тяжких раздумий о черной краске.
— Как тебе сказать, Витек... Трясет там, блин, сильно... Землетрясения и гульня всякая.
Диссидента уже тащили в квартиру. Все райцентровские козы и куры смеялись, а Кеша никак не мог решить — издеваются над ним или нет?
— Вот я не понимаю... Вас же выдворили? — полуспрашивал Кешу старший лейтенант из военкомата, подталкивая диссидента на третий этаж.
— Откуда? Из Сан-Франциско? — тупо заинтересовался диссидент.
— Нет, от нас.
— Ну?..
— Что?..
— Чего же ты хочешь, блин?
— Чувствовали там ностальгию?
— А как же! Скучал без тебя, трахнутый комар!
В своей бывшей квартире Кеша даже не успел бросить первый взгляд на Аэлиту, возлежавшую в купальнике с книгой на югославской софе.
— Двери где?! — пришибленно спросил он, обнаружив новые.
Его успокоили и отвели на кухню. Двери там расставили как музее «Прадо» — входи, блин, и любуйся!
— Майн готт!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18