Сказали, что ближе меня никого нет...
ДРИСКОЛЛ. Все так. Ближе - нет...
КЭТРИН. И я не виделась с тобой пятнадцать лет. Бедный Том... Не оченьто сладкая жизнь была у тебя все эти годы.
ДРИСКОЛЛ. Не очень.
КЭТРИН. И ты прожил их в нищете?
ДРИСКОЛЛ. Иногда приходилось просить милостыню, чтобы поесть. Я - не из счастливчиков.
КЭТРИН. И, тем не менее, ты хочешь вернуться. Может, лучше быть мертвым, Том, чем так жить?
ДРИСКОЛЛ. Может, и нет. Может, нет никакого смысла ни в жизни, ни в смерти, да только мы в это не верим. Я много где побывал, много чего повидал, и всегда мне доставалась темная сторона, светлой - никогда, хотя я много работал, чтобы не умереть с голоду. И пусть видел я в основном лишения и трущобы, я знал, что жизнь и в этих местах станет лучше, а потому и такие парни, как я, нищие и бесправные, смогут жить лучше. От нас требовалось только одно - не опускать руки, не прекращать борьбы.
КЭТРИН. Ты мертв. Твоя борьба окончена.
ДРИСКОЛЛ. Борьба никогда не заканчивается. Теперь мне есть, что сказать людям, тем, кто управляют большими машинами, кто ворочает лопатами, чьи дети умирают от голода и рахита. Мне есть, что сказать людям, которые оставили все свои дела и взялись за оружие, чтобы сражаться на чьейто войне. Это нужные слова. Важные слова. Такие важные, что они подняли меня из земли, вернули к людям, только потому, что у меня есть что им сказать. Если бы Господь смог поднять Иисуса...
КЭТРИН. Том! Ты потерял и веру?
ДРИСКОЛЛ. Я обрел другую. Я обрел религию, которая хочет спустить небеса с облаков и перенести прямо сюда, на землю, чтобы каждый из нас смог вкусить кусок небесного пирога. Здесь, конечно, будет не так хорошо, как на небесах, улицы не вымостят золотом и ангелов мы не увидим, придется тревожиться о канализации и расписании поездов, и мы не гарантируем, что всем это понравится, но небеса будут здесь, на этой самой земле, и, чтобы попасть туда, не потребуется выполнять особые условия, например, умирать... Мертвый или живой, я это увижу, и до тех пор не успокоюсь. Я первым поднялся из черной могилы, потому что эта идея не давала мне покоя. Я поднял остальных вместе со мной... Это моя работа - поднимать других... Они только знают, чего хотят... Я знаю, как им это получить...
КЭТРИН. В тебе попрежнему говорит гордыня.
ДРИСКОЛЛ. Я держу небеса в своих руках, чтобы отдать их людям. У меня есть повод для гордыни...
КЭТРИН. Я пришла, чтобы попросить тебя лечь и позволить похоронить себя. Похоже, зря. Но...
ДРИСКОЛЛ. Зря, Кэтрин. Я поднялся из мертвых не для того, чтобы к ним и вернуться. Теперь я намерен остаться среди живых...
КЭТРИН. Пятнадцать лет. Хорошо, что твоя мать до этого не дожила. Как мне попрощаться с мертвым братом, Том?
ДРИСКОЛЛ. Пожелай ему легкой могилы, Кэтрин...
КЭТРИН. Зеленой и уютной тебе могилы, Том, когда наконец... наконец... зеленой и уютной. (Затемнение).
Прожектор освещает РЯДОВОГО ДИНА, он же ШЕСТОЙ ТРУП, который стоит спиной к зрителям и слушает свою мать, тоненькую, плохо одетую женщину лет сорока пяти, с красными от слез глазами. Она сидит чуть правее. Прожектор бьет на нее. ДИН в тени.
МИССИС ДИН. Позволь мне взглянуть на твое лицо, сынок...
ДИН. Тебе не захочется увидеть его, мама...
МИССИС ДИН. Лицо моего крошки. Однажды, до того...
ДИН. Тебе не захочется увидеть его, мама. Я знаю. Разве тебе не сказали, что случилось со мной?
Миссис Дин. Я спрашивала врача. Он сказал, что осколок снаряда снес тебе часть лица, но все равно...
ДИН. Не надо тебе смотреть на него, прошу тебя.
МИССИС ДИН. Как ты, сынок? (ДИН смеется - с горечью). Ой, я забыла. Я столько раз задавала тебе этот вопрос, пока ты рос, Джимми. Позволь мне взглянуть на твое лицо, Джимми... только разок...
ДИН. Как отреагировала Элис, когда услышала о..?
МИССИС ДИН. Повесила на окно золотую звезду1. Она всем говорит, что вы собирались пожениться. Это правда?
ДИН. Возможно. Мне нравилась Элис.
МИССИС ДИН. Она приходила на твой день рождения. До того, как... это случилось. Принесла цветы. Большие хризантемы. Желтые. Много. Нам пришлось поставить их в две вазы. Я испекла пирог. Уж не знаю, почему. Сейчас трудно достать яйца и муку. Мой ребенок, тебе только двадцать... Позволь мне взглянуть на твое лицо, Джимми, мальчик...
ДИН. Уезжай домой, мама... Оставаться здесь смысла нет...
МИССИС ДИН. Я хочу, чтобы ты разрешил им похоронить тебя, детка. Что сделано, того не вернуть. Тебе так будет лучше...
ДИН. Лучше быть не может, мама, хуже - тоже. Пусть все будет, как есть.
МИССИС ДИН. Позволь мне взглянуть на твое лицо, Джимми. У тебя было такое красивое лицо. Как у хорошего ребенка. У меня щемило сердце, когда ты начал бриться. Иногда мне кажется, что я забываю, как ты выглядел, детка. Помню тебя пятилетним, в десять лет, пухлым, светловолосым, с бархатными щечками. Но я не помню, как ты выглядел, когда уходил, надев эту форму, с каской на голове... Детка, позволь мне взглянуть на твое лицо, хоть разок...
ДИН. Не проси меня... Тебе не захочется на него смотреть. Тебе будет очень плохо, если ты увидишь меня...
МИССИС ДИН. Я не боюсь. Я смогу смотреть на лицо моего сыночка. Или ты думаешь, что мать может испугаться, если увидит...
ДИН. Нет, мама...
МИССИС ДИН. Детка, послушай меня, я - твоя мать... Позволь им похоронить тебя. Могила - это мир и покой для измученной души. Какоето время спустя ты забудешь о смерти и будешь помнить только жизнь, которая ей предшествовала. А так... ты ничего не забудешь... Ты будешь вечно ходить с незаживающей раной, не зная покоя. Ради твоего блага, и моего, и твоего отца... детка...
ДИН. Мне было только двадцать, мама. Я еще ничего не успел сделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14