– Не говори так, – резко сказал Делани.
– Проработав столько лет, – продолжил Джек, – ты мог бы немного расслабиться.
– Когда я чуть-чуть расслаблюсь, – сказал Делани, – пусть меня прогонят со съемочной площадки. Я не стану сопротивляться.
– Никому не удастся прогнать тебя со съемочной площадки, – возразил Джек.
– Это ты так думаешь, – сердито проворчал Делани. – Ты читал некоторые рецензии на мою последнюю картину? Видел финансовые отчеты?
– Нет, – солгал Джек.
Кое-какие статьи попадались ему на глаза, но он решил не подавать виду. К тому же финансовых отчетов он не видел. Хоть это было правдой.
– Ты настоящий друг.
На лице Делани появилась озорная циничная ухмылка.
– Да, еще одно…
Он огляделся по сторонам, словно боясь, что его могут подслушать.
– Я прошу тебя молчать о твоей работе.
– Что ты имеешь в виду?
– Понимаешь, – сказал Делани, – съемки продлятся еще неделю. – Если Стайлз пронюхает раньше времени, что его знаменитый золотой голос не будет использован, он…
– Неужели здесь это можно сохранить в тайне?
В течение недели – да, – сказал Делани. – Если повезет. А потом пусть он узнает. Съемки начинаются не раньше половины двенадцатого, мы будем делать наше черное дело по утрам. Ты способен вставать рано?
– Ты забываешь, что я хожу на службу, – сказал Джек. Неужели государственные чиновники встают нынче рано? произнес Делани. – Мне это и в голову не приходило. Господи, ну и жизнь у тебя.
– Не так уж она и плоха, – отозвался Джек, защищая последние десять лет.
– Хорошо, что тебя отпустили ко мне. Скажи им, в следующем году я из чувства благодарности заплачу лишнюю сотню тысяч лир подоходного налога.
– Не делай этого.
Джек улыбнулся. Тяжба, которую Делани вел с департаментом налогов, широко освещалась прессой; кто-то из журналистов вычислил, что если Делани будет впредь всю свою заработную плату отдавать в счет погашения долга, то к девяностолетию он все равно останется должен казне двести тысяч долларов.
– У меня не был использован очередной отпуск, – пояснил Джек. – Последнее время я стал таким невыносимым, что, когда я улетел, многие в Париже, верно, вздохнули с облегчением.
Джек не собирался сообщать Делани, чем он рисковал, бросив Моррисона на две недели.
Трудишься в поте лица, защищая цивилизацию, малыш? – спросил Делани.
– Двадцать четыре часа в сутки, – ответил Джек.
– Русские тоже забыли о сне?
– Мой шеф уверяет меня в этом, – сказал Джек.
– Господи, – сказал Делани, – возможно, нам следует взорвать этот мир. Как ты думаешь, когда планета расколется пополам, документы с цифрами доходов погибнут?
Нет, – ответил Джек. – Они останутся на микрофильмах, хранящихся в подземных сейфах.
– Ты отнимаешь у меня последнюю надежду, – сказал Делани. – Объясни, чем ты занимаешься в Париже со своими вояками?
– Всем понемногу, – пояснил Джек. – Принимаю прибывающих в Европу конгрессменов, когда мой начальник занят; строчу отчеты, отбиваюсь от газетчиков, сопровождаю фоторепортеров, уводя их подальше от секретных объектов, сочиняю спичи для генералов…
– Давно ли ты выучился писать?
– Любой человек, знающий, что в слове «устрашение» пятая буква – «а», а не «о», годен для составления подобных речей.
Делани раскатисто засмеялся.
– И как тебя занесло на такое место?
Это произошло случайно, – ответил Джек. Как и все в моей жизни, подумал он.
– Одним воскресным днем я играл в теннис на кортах Сен-Жермен, – сказал Джек, – в паре с одним полковником из ВВС. Мы выиграли. Он не захотел терять надежного партнера и предложил мне эту работу.
– Полно заливать, – сказал Делани. – Такие легкомысленные люди не встречаются даже среди офицеров ВВС. Наверняка он о тебе уже кое-что знал.
– Конечно, – согласился Джек. – Ему было известно, что когда-то я работал в кино; натовцы собирались заказать документальный фильм о своей организации, и тут подвернулся я…
– Гвидо! – закричал Делани, обращаясь к шоферу, только что едва не врезавшемуся в такси. – Если я погибну по твоей вине, ты этого никогда себе не простишь!
Водитель повернул голову, сверкнув широкой, счастливой, белозубой улыбкой; только его темные глаза остались печальными.
– Он понимает по-английски? – спросил Джек.
Нет. Но, как всякий итальянец, восприимчив к интонации. Скажи мне, – произнес Делани, – как твоя семья? Сколько у тебя детей? Трое?
– От какой из жен? – сказал Джек. Делани усмехнулся.
– От нынешней. Сколько у тебя детей от первых двух, мне известно.
– Двое, – сказал Джек. – Мальчик и девочка.
– Ты счастлив?
Делани изучающе уставился на Джека.
– Ага, – сказал Джек.
Везде, кроме аэропортов и некоторых других мест, подумал он.
– Наверно, мне тоже следовало жениться на француженке, – сказал Делани.
Он состоял сейчас в четвертом браке; третья жена Делани стреляла в него на улице из охотничьего ружья.
– Попробуй как-нибудь, – сказал Джек.
– Вот закончу фильм и приеду к тебе в Париж, – сказал Делани. – Это пойдет мне на – пользу. Полюбуюсь семейной идиллией. Если я когда-нибудь его закончу.
– О чем он?
Джек дотронулся до лежащей на сиденье розовой папки. – Ничего оригинального. Делани скорчил гримасу.
– Бывший американский солдат, запутавшийся в жизни, попадает в Рим и встречает там свою прежнюю любовь. Средиземноморская страсть, сдобренная англо-саксонским чувством вины. Сюжеты с каждым днем становятся все более избитыми.
Замолчав, он угрюмо уставился на плотный транспортный поток.
Джек тоже посмотрел в окно. Они проехали мрачную церковь Санта Мария Маджоре.
– Когда-нибудь, – сказал Джек, – по дороге из аэропорта я остановлюсь здесь и посмотрю, как выглядит это здание внутри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20