Не следует путать тактическую и стратегическую гибкость с покорностью. Правда, последнее время сдержанность не в чести…»
Он перечитал написанное. Новоявленный лорд Честерфилд, со стыдом подумал Джек. Я написал слишком много речей для генералов. Если бы я действительно любил сына, письмо было бы совсем иным.
«Позволь мне объясниться до конца, – написал он. – Я разменяю ужас, который внушает тебе перспектива новых ядерных взрывов и очередной войны. Я понимаю твои чувства и хотел бы, Чтобы испытания были прекращены, а опасность войны устранена Ввиду отсутствия у обеих сторон конструктивных идей угроза войны существует. Но и в подобной ситуации у человечества имеется шанс выжить. Наша политика – не самая совершенная, но есть ли у нас альтернатива? Я причастен к выработке этой политики; многое в ней меня не устраивает, но все иные предлагавшиеся варианты еще хуже. Твой сводный брат Чарли выразил мои мысли лучше, чем это делаю я. Когда одноклассник спросил Чарли, чем занимается его отец, он ответил: „Мой папа пытается уберечь мир от новой войны"».
Джек улыбнулся, вспомнив прижавшегося к запотевшему стеклу худенького мальчика, который сказал: «Мне больше нравится „Эйр Франс". Голубой – цвет скорости». Затем Джек посмотрел на письмо, нахмурился, испытал желание порвать его и пригласить Стива в Рим для настоящего мужского разговора. Это обошлось бы в тысячу долларов и, судя по событиям последнего лета, не принесло бы плодов. Он снова принялся писать.
«Мне не нравится это мое письмо, но взяться за него меня заставило стремление спасти тебя от опасности, которую я вижу более ясно, чем ты. Пожалуйста, воздержись от необдуманных поступков».
Поколебавшись, он вывел на листе «Твой любящий отец», сложил его вчетверо, засунул в конверт и написал адрес. Еще одна ложь полетит над океаном со скоростью четыреста миль в час, подумал Джек.
Сунув письмо в карман, он откинулся на спинку кресла с сознанием того, что неприятный долг хоть и не лучшим образом, но исполнен. Прикрыв глаза, он попытался уснуть, отключившись от всех волнений и нервотрепки последних месяцев, завершившихся упреками Элен и недовольством Джо Моррисона, вызванным отъездом Джека в Рим. Забудь обо всем, приказал он себе, стараясь освободиться от клубка проблем, засевших в голове. Да пусть он пошлет меня в Вашингтон, Монголию или Антарктиду – плевать на все! Пусть мой сын женится на бородатой циркачке или сбежит в Россию с последними секретами химического оружия, пусть я не буду спать с женой до конца этого века – мне все, абсолютно все безразлично…
Наконец он задремал, погрузившись в тревожный сон современного путешественника.
Маленькая старушка уставилась поверх бокала с бурбоном на спящего человека. С момента посадки на самолет в Орли она часто украдкой поглядывала на него.
– Кто этот джентльмен, моя дорогая? – прошептала старушка, схватив за руку шедшую вдоль прохода стюардессу. – Я его где-то уже видела.
– Его фамилия Эндрус, миссис Уиллоуби, – ответила стюардесса. – Он летит в Рим.
Старушка посмотрела на лицо спящего мужчины. Покачала головой.
– Точно знаю, что где-то его уже видела, но где именно, не припомню. Вы уверены, что это мистер Эндрус?
– Да, миссис Уиллоуби. Стюардесса вежливо улыбнулась.
– У него сильные, чувственные руки, – произнесла старушка. – А лицо доброе, благородное. Я еще вспомню. Это кто-то из далекого прошлого.
– Конечно вспомните, – сказала стюардесса и подумала: «Слава богу, я схожу в Стамбуле».
– Вы, несомненно, слишком молоды, чтобы вспомнить, кто он.
Стюардесса с подушечкой в руках направилась вперед, а миссис Уиллоуби отхлебнула бурбон, глядя на сильные руки и благородное лицо мужчины, сидящего в кресле справа от прохода.
Джек спал беспокойно, периодически поворачивая голову из стороны в сторону; миссис Уиллоуби наблюдала за крупным человеком с массивной головой, по слегка отвисшей левой щеке которого от виска с тронутыми сединой темными волосами к подбородку тянулся шрам. Ему лет тридцать семь – тридцать восемь, решила миссис Уиллоуби; она совершила типичную для пожилых людей ошибку, уменьшив действительный возраст Джека. Ей нравилось, что он высок и широкоплеч. Она любила встречать за границей рослых американцев. Она одобрила его строгий серый костюм, сидевший на нем с той свободой, из-за которой европейцы считают американцев нацией, не умеющей одеваться. Но старушке никак не удавалось вспомнить, где она видела своего соседа. Какая-то другая фамилия, не Эндрус, вертелась на кончике ее языка. Провал в памяти вызывал у миссис Уиллоуби чувство тревоги; она показалась себе очень старой.
Проснувшись, Джек раздвинул шторки и увидел, что самолет снижается неподалеку от Рима. Отвернувшись от окна, он заметил, что маленькая старушка разглядывает его, сморщив лоб. У нее такой вид, подумал Джек, застегивая ремень, будто я во сне произносил непристойности.
Взлетно-посадочные полосы, умытые дождем, пролившимся из туч, которые приплыли со стороны албанских гор, блестели в надвигающихся сумерках; клочья облаков, подсвеченные последними лучами заходящего малинового солнца, мчались по небу. Самолет лег на правое крыло, и Джек увидел, как опустились закрылки; он вспомнил свинцовую мглу, висевшую над Парижем, и порадовался тому, что в Риме совсем иная погода. Италия способна поднять настроение и как бы заново открыть человеку ценность ярких красок, дождя, причудливых облаков, каким бы видом транспорта ни прибывал он в эту страну, подумал Джек.

2

Бросив последний пристальный взгляд в сторону Джека, миссис Уиллоуби направилась в ресторан, чтобы там вместе с другими транзитными пассажирами дождаться, когда самолет заправят топливом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20