- Это не имеет, отношения к твоей памяти. Просто ты знаешь, что
вполне спокойно можно забыть. Ты знаешь, за что не нужно цепляться. Но я
так озабочен тем, чтобы убедить людей, что я один из своих, что запоминаю
все происходящее, чтобы потом можно было по этому поводу восторгаться и
рассказывать всем, как мы прекрасно провели время, но по правде говоря, я
не провожу время прекрасно. Я не живу по-настоящему, Роб.
Хэссон начал испытывать смущение:
- Послушайте, Эл, вам не кажется, что это...
- Это правда, - прервал его Уэрри. - Я по-настоящему не существую, я
почти все время не снимаю с себя формы, потому что когда я в ней, я могу
убедить себя в том, что я - начальник городской полиции. У меня даже
чувства юмора нет, Роб. Я просто помню то, над чем смеются другие, и когда
слышу это снова, тоже смеюсь, но когда я слышу шутку впервые, то даже не
уверен, что это - шутка. Я не могу спорить с людьми, потому что стоит мне
услышать точку зрения противника, как она становится моей точкой зрения.
Потом, стоит мне встретить кого-то, кто выкладывает мне противоположное
мнение, я становлюсь на его сторону. Я даже не... - Уэрри замолчал,
отхлебнул еще пива и снова уставился на Хэссона пристальным, мрачным
взглядом. - Я даже от секса получаю мало удовольствия. Я читал о восторгах
любви, но никогда их не испытывал. Когда я этим занимаюсь и метает главный
момент... знаешь, когда люди должны ощущать, что стучатся во врата рая...
я могу думать только о том, что забыл выключить фары на автомобиле или что
у меня задница замерзла. Вот о таком.
Хэссон вдруг почувствовал жестокое желание расхохотаться. Он взялся
за свою кружку и уставился на роящиеся пузырьки пены.
- Отчасти потому Сибил от меня и ушла, - продолжал Уэрри. - У нас
были споры по поводу лечения Тео: она хотела, чтобы я разрешил больнице
его оперировать, а я об этом не желал слушать. Но по-моему, ей тошно стало
жить с кем-то, кто был никем. Вот почему я прекрасно лажу с Мэй. Она еще
одно никто. Ее единственное желание - привлекательно выглядеть, и только
это она и делает, так что с ней я знаю, что к чему.
Наступила более длительная пауза, и Хэссон почувствовал, что Уэрри
сказал, что собирался, а теперь от него ожидается какой-то подходящий к
моменту ответ. Он опустил взгляд к пакету, полному кассет его мечты, и ему
страстно захотелось оказаться в своей спальне с пергаментным светом,
пробивающимся сквозь защитные занавески и чтобы телевизор изливал бы на
него сладкое всепрощение. Несправедливость происходящего - вот еще кто-то
требует от него невозможного - тяжелым грузом давила на его сознание.
- Эл, - наконец проговорил он, - почему вы мне все это рассказываете?
Уэрри был слегка озадачен:
- Я подумал: после всего, что ты видел а моем доме, ты захочешь
узнать, но я, похоже, ошибся.
- Нет, естественно, меня волнуют проблемы друга, но просто я понятия
не имею, чем могу помочь.
Уэрри бледно улыбнулся.
- А кто сказал, что мне нужна помощь, Роб? Меня должно волновать,
если что-то не так, только тогда у меня могло бы возникнуть желание это
исправить.
Он прикончил свою кружку пива и дал знак официанту принести свежего.
Хэссон мгновение смотрел на него, а потом спрятался за классической
британской палочкой-выручалочкой:
- Как вы думаете, погода будет меняться?

Как только они вернулись домой, Хэссон поднялся к себе в комнату и
запер дверь. Кровать была аккуратно застелена и кто-то раздвинул
занавески, впустив яркий снежный свет дня. Он поставил свои покупки на
этажерку, выбрал кассету и опустил ее в щель телевизора. Ласкающая душу
знакомая музыка просочилась у атмосферу, а не просцениуме крошечного
приборчика фигурки начали разыгрывать комедию из семейной жизни, часть
серии, которую Хэссон смотрел в Англии год тому назад. Он задвинул
занавески, снял верхнюю одежду и забрался в постель, стойко дожидаясь,
когда пройдут приступы боли в спине. Искусственный мир телесцены занял
Хэссона целиком. Казалось, он вернулся через пространство и время к своей
прошлой жизни, и ему стало спокойнее.
Прошло полтора дня его отдыха и восстановления сил, и думать о том,
что предстоят еще три таких месяца, было невыносимо. Гораздо лучше было
свернуться в чревоподобной пещере пухового одеяла и погрузиться в мечтания
других людей.

6
Вопреки ожиданиям и опасениям Хэссона, его новая жизнь в Триплтри
внезапно стала вполне терпимой.
Среди того, что пришло ему на помощь, была изменчивость времени. Он
замечал ее и раньше, всякий раз, когда выезжал за границу на отдых. У
Хэссона была теория, что для личности время измеряется не часами, а
количеством отразившихся в сознании новых сенсорных впечатлений. В первые
день-два отпуска, особенно в новом, резко отличавшемся от его
повседневности окружении, он постоянно чувствовал себя скверно, и эти дни
казались почти бесконечными. Казалось, что отпуск будет продолжаться целую
вечность. Однако вдруг все, что его окружало, становилось знакомым,
количество и частота неожиданных столкновений резко уменьшались, сознание
возвращалось к привычному кругу мыслей и действий, и как только наступал
этот момент, оставшиеся дни отпуска начинали проноситься подобно кадрам
ускоренного показа.
Теория Хэссона всегда немного огорчала его, потому что она и
объясняла, и подтверждала существование явления, о котором не раз говорил
его отец:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59