И этот бар тоже не был исключением
из, надо полагать, естественного закона природы. Пробегая под дождем к
входной двери, Хачмен почему-то подумал, что там, в Кримчерче, сейчас
теплая звездная ночь. "Мне одиноко без тебя, Викки..."
- Две пинты особого! - крикнул Этвуд бармену, едва они вошли в
помещение.
- Пинту и горячего ирландского грогу, - сказал Хачмен. - Двойного.
Этвуд поднял брови и, пародируя акцент Хачмена, произнес:
- Ну уж нет, сэр. Если вы желаете виски, вам придется платить самому.
- Он затрясся от смеха, облокотился о стойку и продолжил: - В этом месяце
я способен только на пиво: не тот доход.
Дав выход своему раздражению, Хачмен достал из кармана пачку денег и
молча швырнул на стойку пятифунтовую бумажку. Он попробовал грог, решил,
что там слишком много сахара, но тем не менее выпил до дна. Горячая
жидкость мгновенно согрела живот, а затем по каким-то неведомым
анатомическим законам распространилась по всему телу. Следующие два часа
он непрерывно пил и платил за выпитое, пока Этвуд занимал бармена
длинными, повторяющимися разговорами о футболе и собачьих бегах. Хачмену
тоже хотелось с кем-нибудь поговорить, но бармен, молодой парень с
татуировкой, почему-то глядел на него с едва скрываемой враждебностью.
Остальные посетители в плащах молча сидели на скамьях в темных углах бара.
"Что они все здесь делают? - тупо подумал Хачмен. - Почему они сюда
пришли? Зачем?" За стойкой была дверь, которая вела в другой бар, классом
повыше, и несколько раз Хачмену удавалось разглядеть барменшу с
царственной осанкой. Она много смеялась, легко скользя в оранжевом
освещении соседней комнаты, и Хачмен молился про себя, чтобы она вышла и
поговорила с ним, молча клялся, что даже не будет заглядывать в вырез
кофточки, если она наклонится в его сторону. Только бы она вышла и
поговорила с ним, дав ему снова почувствовать себя хоть чуть-чуть
человеком. Но она так и не вышла, и Хачмену приходилось сидеть с Этвудом.
Одиночество захватывало его, и в памяти с непереносимой горечью вставали
знакомые строки:
И звуки музыки, и дым сигар,
Мои мечты в ночном саду,
И вязы темные, и звезд пожар...
Его горло перехватила мучительная судорога.
Мне снится комната, согретая огнем камина,
И теплый свет свечей, стоящих у окна,
На стенах старые знакомые картины,
И с книгами сиденье допоздна...
Через какое-то время молодой бармен перешел к другой компании, и
Этвуд, бросив разочарованный взгляд в зал, решил переключиться на Хачмена.
- Чертежник-то, неплохая работенка, а?
- Неплохая.
- Сколько набегает?
- Три тысячи, - попытался угадать Хачмен.
- Это сколько же в неделю выходит? Шестьдесят? Нормально. А сколько
будет стоить пристроить мальчишку?
- В смысле?
- Я читал, что если парень хочет стать архитектором, его родителям
приходится выложить...
- Это другое дело. - Хачмену очень хотелось, чтобы скорее вернулся
бармен. - А чертежников берут на стажировку сразу, так что это тебе ничего
не будет стоить.
- Отлично! - обрадовался Этвуд. - Похоже, я Джеффа пристрою
чертежником, когда подрастет.
- А если он не захочет?
- Как это не захочет? Захочет как миленькой, - засмеялся Этвуд. - Он,
правда, плоховато рисует. Пару дней назад нарисовал дерево - это надо было
видеть! Сплошные закорючки. Какое это к черту дерево?! Ну, я ему показал,
как надо рисовать, и он сразу все уловил.
- Надо понимать, ты нарисовал ему дерево, как рисуют в комиксах? -
Хачмен макнул палец в лужицу пива на стойке, провел две параллельные черты
и пририсовал сверху лохматый шар. - Так?
- Да. - На грубом лице Этвуда появилось подозрительное выражение. - А
что?
- Идиот! - провозгласил Хачмен с пьяной искренностью. - Знаешь ли ты,
что ты наделал? Твой маленький Джеффри, твой единственный ребенок
посмотрел на дерево и переложил свое впечатление о нем на бумагу без
всяких предрассудков и условностей, мешающих большинству людей видеть вещи
правильно.
Он замолчал, переводя дух, и к своему удивлению заметил, что на
Этвуда его тирада произвела впечатление.
- Твой сын принес тебе это... этот святой дар, это сокровище, продукт
его неиспорченного разума. А ты? Ты посмеялся над ним и сказал, что дерево
рисуется правильно только так, как рисуют заезженные мазилы в "Дэнди и
Бино". Ты хоть понимаешь, что твой сын уже никогда не сможет, взглянув на
дерево, увидеть его таким, какое оно есть на самом деле? Может, он стал бы
вторым Пикассо, если бы...
- Брось трепаться, - потребовал Этвуд, но в глазах его застыла
неподдельная озабоченность.
Хачмену уже захотелось признаться, что он просто играет словами, но
этот гигант вдруг открыл, что кто-то чужой сумел пролезть ему в душу, и
это начинало его злить.
- Что ты в этом понимаешь, черт бы тебя побрал?
- Я много чего понимаю. - Хачмен постарался принять загадочный вид. -
Поверь мне, Джордж, я много знаю об этих делах.
- А, чтоб тебя!.. - Этвуд отвернулся.
- Отлично, - печально произнес Хачмен. - Блестящий выход, Джордж. Я
пошел спать.
- Проваливай. Я остаюсь.
- Как хочешь. - Хачмен пошел к выходу неестественно ровной походкой.
"Я не пьян, констебль. Видите? Я в состоянии проползти по прямой..."
Дождь кончился, но стало холоднее. Невидимый леденящий ветер кружился
вокруг него, отбирая последнее тепло.
Хачмен глубоко вздохнул и направился к машине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49