Облучение низкоинтенсивными частицами обеспечивало трехмерные томографические схемы внутренней структуры. Лазеры с подстраиваемыми частотами давали химический состав каждого органа, причем с субмиллиметровым разрешением. Интерференциометры тонко картографировали микроскопические магнитные поля, а также мизерные токи, которые их создавали.
Работа шла медленно, но ни секунды скуки в ней не было. К концу второго дня Джон готов был перейти к следующей стадии: цитологии, деталям индивидуальных клеток. Он все сильнее горел желанием увидеть эту клеточную структуру, ибо в течение последних стадий предварительного анализа в голову ему стало закрадываться жуткое подозрение.
Все началось как приятный сюрприз: европейские формы жизни могли иметь колоссальные отличия во внешности от организмов, обнаруживаемых на земной поверхности, даже хемосинтетических форм жизни, живущих на энергии, получаемой из серы, которая обеспечивалась океаническими отдушинами Земли; однако на деле оказались столь сходны, что некоторые описания Джона могли быть сделаны с использованием уже существующих цитат. Возможно, даже не понадобится изобретать для европейских форм жизни новую таксономию.
А затем до Джона постепенно стало доходить: это были не просто общие черты; для больших пиявкообразных существ этих черт оказывалось слишком много.
Итак, Джон записывал: многоклеточная структура с клеточной дифференциацией. Внутренняя телесная полость с пищеварительной трубкой и ртом. Жесткая наружная оболочка, эктодерма с нервной и сенсорной способностью. Двуполые органы размножения.
Джон никогда не видел ничего подобного существам, которых он изучал; однако он вполне мог представить себе гибрид моллюска и кольчатого червя, который подходил под это описание.
А на клеточном уровне?
Джон проделал анализ, отчасти страшась того, что он обнаружит.
Результаты пришли быстро. Настоящие эукариотические клетки, с хорошо очерченными ядрами. Двадцать знакомых аминокислот. Внутри – митохондрии и АТФ для производства энергии. А затем последний гвоздь в гроб: результаты клеточного сканирования были совершенно недвусмысленными. Для кодирования генетического материала использовалась основанная на ДНК система, где в качестве передатчика генетической информации служила РНК.
Внутри у Джона словно бы что-то опустилось, когда он увидел список оснований, полученных в результате первой части геномного сканирования. Даже кодоны РНК для аминокислот были те же самые: ЦГУ производил аргинин, АЦГ давал треонин, УАЦ кодировал включение тирозина...
На самом базовом уровне организмы, которых Джон вычерпнул из глубин Жаровни, не просто были похожи на земные организмы – они ими являлись. Разумеется, параллельная эволюция могла привести к использованию ДНК и РНК как наиболее эффективным переносчикам генетического материала, однако неизмеримо ничтожны были шансы на то, что совершенно случайно возникли те же самые аминокислоты и появился тот же самый симбиоз клетки и митохондрий.
Куда вероятней – убийственно вероятней – оказывалось более простое объяснение: европейский карантин, разработанный так тщательно для защиты окружающей среды внутреннего океана, все-таки дал сбой. Когда-то – надо думать, не раньше первых довоенных экспедиций – земная жизнь пробила себе дорогу под ледяной щит и спустилась к теплым гидротермальным отдушинам. А там, не встречая никакой конкуренции, эта самая земная жизнь – энергичная, угрожающая, бескомпромиссная – нашла себе зацепку. Она росла, мутировала и множилось в буйное изобилие.
Джона переполнило чудовищное, изводящее душу уныние. Он сгорбился у компьютера и опустил лицо на ладони. Новая биосфера? Черта с два. Вместо целого нового мира он открыл всего-навсего неосторожное заражение. По сути – вообще ничего не открыл. Не стоило ему тащиться до самого Юпитера, чтобы обнаружить вот это. Такое было вполне обыденно на Земле.
Чувство жуткого разочарования длилось не больше минуты. Его сменила еще более сильная эмоция: невероятное облегчение.
Он подошел так близко к опасному краю! Джон, благодарение Богу, послал весть о подтверждении существования аборигенных форм жизни на Европе одной только Хильде Брандт. А если предположить, что он последовал бы своему первому побуждению и запустил бы сообщение во все средства массовой информации? Тогда он, Джон Перри, стал бы посмешищем для всей Солнечной системы.
Джон вытряхнулся из лаборатории с копией своих результатов, убежденный в том, что он прежде всего трус и только где-то потом ученый. Разумеется, славно было бы стать новым Линнеем и жить в сиянии славы. Но что, если бы он сделал заявление на крупной публичной пресс-конференции раньше, чем провел бы детальный анализ? Ведь было же такое искушение. Тогда его отлично бы помнили – но не как нового Линнея, а как нового Ламарка, великого и некогда выдающегося ученого, который ныне известен большинству людей лишь как создатель дискредитированной теории.
Джон мог насчитать с полдюжины других случаев великих лжеоткрытий – от Н-лучей Блондлота в двадцатом столетии до поливоды и холодной термоядерной реакции. Он сплошь покрылся гусиной кожей при мысли о присоединении к этой замечательной лепрозной колонии научных парий.
Еще одна мысль вдруг совсем все усугубила: а что, если уже слишком поздно? Что, если Хильда Брандт уже представила его раннее сообщение Генеральной Ассамблее Юпитера?
Он должен был с ней поговорить. Немедленно. Джон вдруг понял, что стремительно несется по белым коридорам «Горы Арарат», а немногие попадающиеся по дороге люди удивленно на него оборачиваются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128