С трудом
сдерживаемое вожделение вновь уступало место умиротворению и сладкому
опьянению...
Потом он вкрадчивым движением перевернул ее тело и своим жарким
языком принялся осыпать ласками ее круто-взбитую попу, все чаще обращаясь
к развилине между круглыми белыми взгорьями... Два пальца подкрались к
наморщенному анусу и приоткрыли его сжатый зев. В него ткнулся гибкий и
трепетный язык, от которого тотчас побежали по всем нервным центрам
воспаляющие волны сигналов. Эвелин не могла сдерживать вырывающиеся стоны,
она была во власти гипнотической силы, которая то погружала ее в кайф
хмельной дремоты, то возвращала к острой яви любовной игры.
Мужчина не позволял ей дотрагиваться до него. Он будто исполнял на ее
теле, как на диковинном инструменте, фантастическую симфонию, стремясь
добиться полной гармонии движений своих рук и отзывов всех ее органов
чувств. Когда его пальцы, словно перебирая струны, ластились к ложбинке
между ягодицами, а другая рука мягко ложилась на губы ее рта, к Эвелин
сквозь толщу наслоений многих лет пробивалось давно забытое ощущение
детства - вот точно так же кто-то, наверное, няня, ласковыми руками умел
прогнать ее ночные страхи, приголубить и успокоить...
Извиваясь под непрекращающимся дождем ласк колдовских рук, она уже
настраивалась под надвигающийся и такой желанный оргазм. Неудержимо
задвигались бедра, будто исполняя ритуальный танец, ритм которого все
убыстрялся. Все в ней сейчас стремилось к одной цели - ей необходимо было
кончить...
Темнокожий мужчина заметил это, его горячий рот прижался к
подрагивающим тайным устам Эвелин. Он сделал это как раз в нужный момент,
чтобы сразу принять от нее благодарность в виде молокоподобного флюида, от
которого рывками освобождалось ее изнуренное ожиданием и наконец
расслабляющееся тело...

Если в кишлаках путники чувствовали себя в полной безопасности, то
появляться в городах они избегали. В каждом городе находились англичане,
риск был слишком велик. Когда они добрались до Пешавара, то объехали его
стороной и повернули к Хайбару, от которого начиналась дорога, тянувшаяся
до самого Кабула.
Весной и летом Хайбарское ущелье представляет собой чудесное место.
Суровость окружающих гор смягчается яркой палитрой диких цветов, которые
распускаются всюду, где на каменистой почве удается зацепиться их корням.
Пыльная дорога идет между раскидистых деревьев, по обе стороны от нее
поднимаются вверх зеленые уступы террас, на которых лежат небольшие
пшеничные и кукурузные поля. В это время года небо здесь ярко-синее, на
его фоне белеют снеговые шапки Гиндукуша, напоминая, что зелень лета рано
или поздно будет сметена холодными пронизывающими ветрами.
Сейчас они были на земле пуштунов. Они часто встречали группы
всадников: сбруя и попоны их лошадей были богато украшены. За спиной у
всех были инкрустированные ружья, с поясов свисали отделанные серебром
кинжалы. Иногда пуштуны останавливались и пристально вглядывались в
проезжающих мимо путников. На приветствия они отвечали сдержанным кивком
головы. У некоторых пуштунов были тонкие лица с орлиными носами, от других
мусульман-горцев их можно было отличить по черному цвету чалмы.
На этой земле Абулшер и Имхет чувствовали себя неспокойно. Если
прежде они подолгу отдыхали в кишлаках, то теперь беспрерывно спешили.
Путешествие превратилось в настоящее бегство. Абулшер объяснил Эвелин, что
пуштунские племена фактически контролируют всю приграничную с Афганистаном
область и считают себя в ней хозяевами. Они способны учинить кровавую
расправу с чужаками, чье присутствие здесь сочтут нежелательным. Хмурясь,
он говорил:
- Пуштуны - как хищные звери, они нападают внезапно. От них не жди ни
жалости, ни пощады... Чем быстрее мы проедем эти места, тем лучше.
Оказавшись на пуштунской территории, путники скакали почти весь день,
остановившись лишь на пару часов, чтобы вскипятить на костре чайник и
съесть по лепешке. Покончив с чаем, Абулшер и Эвелин остались у
догорающего костра, а Имхет повел лошадей к реке.
Потом они снова двинулись в путь. Эвелин привыкла к седлу, она могла
проводить в нем сколько угодно времени. Лишь поначалу у нее побаливали
ноги, и когда они спешивались, то было трудно ходить. Ей удалось
преодолеть это, она не желала отставать от мужчин. Эвелин опасалась, что
если Абулшер и Имхет оставят ее в каком-нибудь кишлаке, то там быстро
распознают кто она на самом деле.
Проводя долгие часы в седле, Эвелин размышляла о превратностях своей
судьбы, но почти не вспоминала о родителях, о гарнизонной жизни в
Саргохабаде. Только один раз военный городок напомнил ей о себе - она
увидела в поле одинокого крестьянина, на котором была поношенная
английская форма. Вид военной одежды вызвал в памяти торжественные марши
на плацу, танцы с молодыми офицерами и воскресные пикники.
Словно прочитав ее мысли, Абулшер спросил у Эвелин, не соскучилась ли
она по дому. Эвелин отрицательно покачала головой. Он повернулся к брату и
сказал:
- Раненая волчица приползает умирать в родное логово...

Они все ехали по пуштунской земле - Абулшер и Имхет впереди, Эвелин
чуть отстав от них. Неожиданно братья остановились. Абулшер сложил руку
козырьком, чтобы защититься от яркого солнца, и стал напряженно
всматриваться вниз, в долину, простирающуюся у подножия горы, по склону
которой они держали путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45