Да Сын Божий уже был, то есть был, есть, и будет – вакансия занята.
Свысока прозвучало «вакансия» – слово из прежней жизни, когда молодой Игнат относился ко всякой поповщине с обычной интеллигентской иронией. И Людмила Васильевна очень это почувствовала:
– Нехристь был, нехристем и остался. Занято, вишь! А Второе Пришествие?! Может и наступило прямо здесь у нас – Второе Пришествие. Вот уж истинно: нет пророка в своем доме!
– С пророками лучше бы подождать. Сейчас таких пророков развелось – как киллеров и дилеров: Виссарион, Дэви, Мун, Мормон… Действительно – свободный рынок.
– Сравнил! Сравнил родного сына, чистую душу с каким-то дешевыми шарлатанами!
– Почему – с дешевыми? С очень даже дорогими: вон они сколько загребают!
Как всегда, Людмила Васильевна не находила доводов против пошлой логики мужа. И слабые синапсы не могли задержать импульсы ярости:
– О ком ты говоришь?! О нашем сыночке или об этих богохульниках?! Пре-кра-ти-ии!
Ещё одно большое истерическое событие.
Денис действительно не вернулся домой – вот в чём правда. Надо было думать, где его искать. Но обсуждать с женой практический вопрос сейчас бесполезно: она не может выйти из монолога словно из лабиринта, в который сама же и зашла.
Пойти в храм, расспросить отца Леонтия? Со своими вещими снами и откровениями Денис мог пойти к отцу духовному. Хотя в прошлый раз отец Леонтий отнесся к таким откровениям скептически. Так что легко мог и не пойти. А куда он пошёл вместо храма? Город большой, много вертепов, много разнообразных сект. Или, не мудрствуя, звонить в милицию?
Но звонить в милицию категорически не хотелось. Там сразу спросят: «А какие у вас отношения в семье? Почему сын захотел уйти из дома?» Деликатности не дождешься. Да и не объяснишь. В милиции поймут, если дома вечная пьянь или, наоборот, сын стал наркоманом. Но не вещие же сны дежурному пересказывать.

* * *
Суетное свойство всех этих планетян – подвижность. Господствующее Божество пребывает в неподвижности, потому что Оно обнимает собой всю Вселенную, двинуться Ему просто некуда. И потому никогда Оно не узнает, что это значит – двигаться. Существа ползают по Нему, словно мелкие насекомые по сонному слону, а Оно покоится в Себе Самом – подобное воде в наполненной до краев ванне. Только ванная эта – без берегов.
Подвижность свойственна существам в смысле не только физиологическом – такая подвижность планетянам необходима, Оно Само так их и устроило. Но удивительна беспрестанная охота к перемене мест. Живут они, кормятся в одном месте – но им этого мало, им охота сбегать посмотреть, как живут и кормятся в других местах их сородичи. Всякий туризм – замаскированная зависть: проверить хочется, а не кормят ли по-соседству гораздо лучше?! Такие чувства Оно не одобряет. Господствующее Божество, Слава Ему Самому, двинуться никуда просто не может. Но что важнее – не хочет! Страшно было бы и подумать, если бы Ему нужно было бы куда-нибудь двинуться.
Если бы существовали, например, параллельные вселенные, куда нужно было бы периодически заглядывать с инспекциями – Оно бы их просто сократило, чтобы не рассеивалось внимание! Так удобно, что весь мир заключен в Нем и никуда не надо двигаться: вечное знание, вечное наблюдение соединились с вечным покоем. И если даже решится Оно когда-нибудь разделиться – помещаться Вдвоем Им придётся в одной и той же общей бесконечности – других нет и не нужно!

* * *
Клава услышала про большой взрыв на рынке во Владике, и сразу подумала почему-то, что там был Муса. Что-то в нем чувствовалось накануне – напряженное. И кругом – казалось, все всё знают, но не говорят с нею об этом. Между собой – наверное, обсуждают: стали ещё больше гомонить на своем диком наречии.
В пределах селения она ходила свободно, все знали ее, многие при встрече улыбались и приветствовали:
– Русский доктор – хорошо.
Дома ей никогда не говорили столько хороших слов. И помыслить она не могла – назваться доктором. А здесь и не называлась: доверчивые чеченцы сами возвели её из медбратьев – в доктора.
Столько про них говорят, а самое подходящее слово, которое находила Клава: доверчивые. Как дети.
И Муса такой. А потом пошёл и взорвал. Непонятно. А когда хозяин дома начинает рассказывать, скольких его родных сожгли заживо в сорок четвертом году, чтобы не возиться, не везти далеко в Казахстан, скольких расстреляли, а сколько умерло по дороге – становилось понятно, зачем взрывал. А когда подумаешь, что взорвали во Владике тех, кто не сжигал и не расстреливал – опять непонятно. Так она и жила между понятием и непонятием.
Она думала о том, что надо же искать Виталика. Но – не каждый день думала. А если понемногу и каждый день – то не каждую минуту. Она привыкла и жила. Как раньше жила в своем Ярославле.
А Виталик был совсем рядом – и болел. От сидения в яме у него сначала образовались фурункулы, а потом присоединилось и воспаление легких – от затхлости, холодной сырости, неподвижности. Муса посмотрел и сказал:
– Ещё немного, придётся русский доктор звать. А ты скажи: почему денег платить твои не хотят?!
Он пнул пленника ногой.
– Ты – пока мало ждал. Он долго ждал, денег нет, родные жадный. – И Муса показал на напарника, гнившего тут же в яме. Володю. – Смотри, что с тобой делать после!
Пришел человек с телекамерой. Дикое место, а тоже здесь – телеоператор.
– Ты – проси жалко, – пнул Муса едва живого Володю. – Сейчас тебя мало будем резать, что не платили твои. Сначала ты говори. Жалко говори, да!
На несчастного направили камеру, включили свет. Володя заговорил плачущим голосом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108