Но она не соображала ничего, только обдумывала следующий шаг – как собака старается не упустить след, но знать не знает, выведет след на одинокого беглеца или на группу в десяток стрелков.
На площади перед вокзалом толпился пестрый люд. Клава привыкла к холодной ярославской жизни и оказавшись в непривычном осеннем тепле поняла кожей, что здесь знакомятся и общаются иначе: от меньшего количества одежды знакомства и разнообразные связи должны происходить легче и быстрее.
И точно, к ней почти сразу подошел высокий горбоносый кавказец, попросил прикурить для разговора.
Все женские тревожные разговоры о приставаниях кавказских людей разом всколыхнулись в Клаве, и ей пришлось твердо напомнить себе, что она – мужчина.
Но горбоносый абориген и не думал ни о каких шашнях.
Это был обыкновенный наркоман, которых здесь много. Жалкая порода. Если бы Господствующее Божество любило людей, как они желают верить, Оно бы заботливо истребляло наркоманов ради здоровья населения. А Оно ничуть им не мешает, зато позволяет хорошим людям то и дело умирать от раков и инфарктов.
– Отслужил? – кивнул он на камуфляж.
– Ну!
– ВыВа?
Клава знала от брата, что так сокращают нелюбимые в Чечне внутренние войска.
– ПэПэГэ.
Передвижной полевой госпиталь – самая безопасная часть.
А то назовешься сапером – позовут разминировать.
– Медбрат что ли?
– Ну!
– В веняк попадаешь?
– Без вопроса.
Клава закончила сестринские курсы.
– Тут другу ширануться надо. Но веняки – ни к черту. Вмажешь?
– Ну! Баян-то есть?
– Спрашиваешь!
Друг лежал в сарае, пристроенном к белой хатке. Взглянув на вошедших, он только заскрипел зубами. Очень громко заскрипел – Клава до сих пор думала, что «скрипеть зубами» – переносный образ вроде «большого сердца», но лежащий скрипел натурально – как вилкой по стеклу. Ясное дело – дядя в глубокой ломке.
Клава откинула прикрывавшую ломщика рвань. Кости выпирали из дистрофика во все стороны, растягивая сухую кожу, плотно покрытую татуировками. Вену и так трудно найти на последних остатках тела, а тут ещё эта лагерная графика маскирует. Но надо – чтобы зауважали эти подонки, познакомили с подонками следующими.
Руки она и смотреть не стала, попробовала ударами пальцев взбить вены на синем бедре – но тоже сплошь рубцы.
Тогда она вспомнила наставления старой медсестры, ещё фронтовой, учившей на курсах молодых девчонок: «Последняя вена всегда на главном члене!» – и решительно сдернув вонючие трусы, протянула не глядя руку:
– Ну? Давай баян!
Заряженный шприц уже ждал.
Даже на жалком сморщенном воспоминании о былом мужчине синел наколотый узор, тьфу ты, Господи!
– У-уй! – взвизгнул было ломщик. И затих.
Содержимое шприца убывало, и на последней трети лежащий забормотал – всё быстрее, громче, блаженнее:
– Приход!.. Пошёл приход!
– Спе-ец! – оценил знакомец с привокзальной площади.

* * *
Может ли Господствующее Божество всмотреться в мир как в зеркало? Отражено ли Оно в мириадах мелких планетян?
Нет-нет! Своим отражением Оно может признать разве что прекрасную природу. А там, где разумники всех миров множат глупости и злодейства по своему скудному разумению, – Оно отходит. И умывает руки, как принято выражаться для наглядности. Отмывает всего Себя от скверны человеческой.
И одуряться до скотства Оно их не учило, и не могли они взять с Него пример, потому что Оно не знает одури – сами нашли эту грязь, сами полезли – тоже такая игра на взаимное умопомрачение.
Признаться Себе Оно вынуждено в одном: Оно не понимает совершенно искренне, как можно добровольно отказываться от разума – ведь это то же самое, как добровольно отказаться, например, от зрения, заявить, что слепота – куда приятнее.
Живут существа в созданной Им Вселенной – и Оно не понимает их порочных страстей. Странно.

* * *
Кавказского вида наркоманы оказались русскими – представились казаками. Хотя ещё в поезде Клава слышала, что казаки такую отраву не одобряют: им бы в достатке чихирь да табак.
Клава хотела было порасспросить про переходы на чеченскую сторону, но очень вовремя заговорил сам спасенный ею ломщик Гриня – так он представлялся.
– Ахмед будет с товаром. Ты не трепанись, что медбрат – утащат как овцу. Им ваш брат нужен. А прознает, что веняк щупаешь – без разговора.
Вот это был путь: пусть чеченцы утащат её сами! Тогда никаких подозрений: зачем пришел, чего ищешь?
Ахмед явился под вечер. Совсем не чеченец по виду. Лицо круглое, нос ничуть не орлиный. Маленький и лысый. На Клаву, называемую Кириллом, уставился подозрительно.
– Нищак, – успокоил Гриня. – Наш кореш.
– Ширяешься? – прямо спросил Ахмед.
Очень логичный вопрос: кореш такого Грини обязан сидеть на игле. И вообще, наркоманы люди надёжные, в КГБ не служат. В ФСБ – тоже. А у Клавы-Кирилла на лице написано незнание порока.
– Ширяю на заказ, – навела его Клава на нужные мысли. – Если трудный случай.
– Медбрат? – догадался Ахмед. – Хороший человек. Нужный.
И замолчал.
Гриня в отчаянии сигналил глазами – ярче чем светофором: «Зачем объявился?!» Но Клава смотрела безмятежно, будто не понимала.
Ахмед с Гриней выходили, шептались о делах, потом Ахмед вернулся, спросил как о легком одолжении:
– Тут один человек недалеко – тоже веняки совсем потерялись. Помочь надо.
Ахмед не очень верил, что приезжий медбрат легко согласится. Тогда придётся доложить Мусе, чтобы выкрасть силой.
– Если только, – Клава сделала понятный всем народам жест. – Билет купить не на что.
– Купышь билет, всё купышь.
Около мазанки стояли белые «жигули».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108