Казалось, новое руководство завода, не способное поднять производс-
тво хотя бы до уровня, достигнутого Складовским, вымещало на нем свое
бессилие, что, как ни странно, вызывало к нему сочувствие у работяг.
Ему подносили, наливали, хлопали по плечу, когда он, мятый и замызган-
ный, присоединялся к какой-нибудь пьющей компании.
Часто он приставал к собутыльникам с одним и тем же мучившим его
вопросом: что значит - Днепрогэс изображает? Те переглядывались, кру-
тили пальцем у виска и спешили перевести разговор на другую тему. Или
что-нибудь такое показывали, не вызывавшее с Днепрогэсом даже отдален-
ной ассоциации, отчего Складовский сердился и начинал выяснять отноше-
ния. Тогда его в свою очередь спрашивали: что такое Надя в койке изоб-
ражала, если большие начальники ради нее на Колыму идут? Складовский
многозначительно улыбался, что-то припоминая, но только отрицательно
качал головой: он никогда этого не скажет. Никому.
Чем больше терялся след Нади, тем больше приходилось строить дога-
док и предположений. Следя по газетам и радио за громкими политически-
ми процессами, разоблачавшими злейших врагов народа, они понимающе пе-
реглядывались. Никто не верил в заговоры и происки троцкистов. Все
считали, что это бывших мужей Нади Складовской сажают и расстреливают
ее очередные и более высокопоставленные женихи.
Не верили и потом, когда этих несчастных реабилитировали, ибо пола-
гали, что все равно не было сказано всей правды.
Пару раз Надю все-таки видели в центре Москвы - еще более неотрази-
мую, хотя и исхудавшую... Один раз возле Елисеевского, когда она сади-
лась в "ЗИС-101" в чернобурках, несмотря на теплый вечер, а потом че-
рез год, в Столешниковом, всю в соболях, несмотря на жаркую погоду. Ее
сопровождал молодой военный с кубиками в петлицах, весь загруженный
покупками.
К тому времени Юзеф Складовский уже числился чернорабочим в литей-
ке, и часто сменяемое заводское начальство просто забыло о нем... Поч-
ти одновременно прекратилось восхождение Нади, когда до вершины, каза-
лось, оставалось только протянуть руку.
Последний ее супруг застрелился сам, не дожидаясь ареста. Теперь
она внушала власть предержащим не столько вожделение, сколько ужас.
Женитьба на ней приносила одни только несчастья, а в содержанки она
упорно не шла.
Знаменитый писатель, разменявший седьмой десяток лет и второй деся-
ток жен, плакал и ползал у ее ног, уговаривая идти к нему в "музы", но
ничего не добился. Он уверял, будто не имеет права, перед историей и
литературой, жениться на ней. Что он, запросто вхожий к вождям, пода-
рившим ему особняк в центре города, не принадлежит себе, а народу и
партии. Что он должен успеть написать книгу о современности, которую
от него ждет затаив дыхание все прогрессивное человечество. Уж больно
она роковая, чтобы он мог так рисковать. Ну не в "музы", так хоть в
экономки! И ей достанутся все его бриллианты и дачи.
Надя была непреклонна: или женись, или катись! Она-то думала, что
писателей хотя бы не сажают. Она уже устала носить им всем передачи!
Она мечтала о покое и определенности, лишенная их с того злополучного
осеннего вечера, когда Складовского черт дернул тащиться домой мимо
бани...
И в июле сорок первого она пришла к нему в убогую комнату в бараке,
куда он был переселен, вся в крепдешинах и сверкающих цацках, несмотря
на последние сводки Информбюро.
"Юзеф Францевич! - сказала она этой грязной и вонючей субстанции, в
которой не сразу различила бывшего мужа и властителя Соцгородка. - Я
держала, сколько могла, вашу фамилию, которая всегда мне так нрави-
лась, хотя все требовали, чтобы я ее сменила, а татуировки вывела. Мои
мужья подозревали, что я таким образом собираюсь к вам вернуться, и
оказались правы".
"Пся крев! - сказал Складовский к восторгу собравшихся за дверью. -
Так это ты, рыжая? Я как знал, что ты вернешься. Сначала принеси, чем
опохмелиться, а потом я буду решать, что делать с тобой дальше".
"Но вы меня перебили, - ответила Надя, доставая из нарядной сумочки
с инкрустациями бутылку армянского коньяка, запечатанного сургучом. -
Я берегла вашу фамилию, чтобы сберечь вас от лагеря. Мои мужья ревно-
вали, когда я рассказывала в ответ на их категорические требования,
как вы любили меня целовать именно в татуировки. Но боялись, что на
суде всплывет, что мы оба Складовские, и вы потянете их за собой.
И при этом они подозревали, что вы лучше их всех, несмотря на вашу
гнусную польскую учтивость, чванство и чистоплюйство!"
"Налей! - заорал Складовский, мотая головой. - И помянем душу не-
винно расстрелянного Якова Горелика, а после - катись, откуда пришла,
шлюха, пока я не передумал!"
И выпил, смакуя, держа дрожащими пальцами грязный стакан. А соседки
за дверью всхлипнули и вытерли слезы.
"Не гоните меня, Юзеф Францевич! - заплакала Надя и села с ним ря-
дом на мусорный пол. - Куда мне идти? Вы вытащили меня из Дмитлага,
теперь я вытащу вас из этой помойки. Я ваше добро не забыла, а потому
только от вас хотела бы ребеночка..."
"Из койки начальника лагеря я тебя вытащил! - сказал Складовский
весело и благодушно. - И все ты врешь! Я твои татуировки терпеть не
мог!"
Она стала жить с ним, но через полгода он умер в заводской больнице
от цирроза печени. Еще через год она вышла замуж за Степана Калягина,
вернувшегося с фронта без ноги. Когда у них родился мальчик, они наз-
вали его Юзефом, что то же самое, что Иосиф. Только по-польски.
1 2 3 4 5 6