Кеша пальцами протер заспанные глаза:
– Кому я чо показывал?
– С оперуполномоченным уголовного розыска Голубевым в шашлычной разговаривал?
– Не помню.
– Не увиливай, Иннокентий. Прокурору дословно известно, какую чепуху ты наплел Голубеву, и он по-серьезному намерен взяться за тебя.
Упадышев заскорузлой ладонью вытер вспотевшую лысину и ухмыльнулся:
– Не стращай, Саня. Не в сталинскую эпоху живем, когда без суда и следствия к стенке ставили. Теперь воля вольная.
– Конечно, к стенке теперь не ставят, но за ложные показания до трех лет лишения свободы дают.
– В кутузке сидеть?
– В исправительно-трудовой колонии, где уголовников содержат.
– Ты чо накаркиваешь?… На хрена мне вляпываться в уголовную компанию? Я не вор и не убивец.
– Если не хочешь «вляпаться», расскажи мне правду, как приехал в «Жигулях» из райцентра в Раздольное.
– Ну, ты прилипчивый, как банный лист… Чо про пустяк рассказывать? Ехали, ехали и приехали.
– Рассказывай подробно.
Упадышев молча достал из кармана галифе кисет. Свернув толстую самокрутку, пошарил по карманам. Вздохнув, обернулся к распахнутому окну избы и крикнул:
– Людка! Кинь мне спички!
Через несколько секунд из окна вылетел спичечный коробок и, ударившись об лысину, упал Кеше под ноги. Нагибаясь за ним, Кеша недовольно пробурчал:
– Вульгарная баба. Пустяка не может сделать культурно.
– Не тяни, Иннокентий, время, – строго сказал участковый. – Мне надо быстро составить протокол с твоими искренними показаниями и срочно передать его прокурору.
– Не надо бумагу марать… – Упадышев раскурил трескучую самокрутку. – Без протокола не поверишь?
– Не поверю. Зачем Голубева обманул?
– Ты, чо, Саня, не знаешь меня? Как выпью, так плету всякую хренотень: елки-палки, просил я у Наталки… колечко поносить.
Двораковокий достал из планшетки протокол дознания и предложил:
– Давай без «колечек» запишем показания.
– Ну, пиши, коли не лень, – окутываясь табачным дымом, согласился Кеша. – Прежде всего отрази такой факт, что водитель «Жигулей» меня не грабил и не пинал. Мои отношения с ним складывались по-другому. Автобус до Раздольного предстояло ждать долго. Тут «жигуль» подвернулся. Я проголосовал. Он остановился. Узнав, что мне надо в Раздольное, сказал: «Садись, попутно подброшу». В дороге, чтобы не скучать, разговорились. Я назвался Иннокентием, водитель – Альбертом. Я на геморрой пожаловался, он – на друзей. Мол, надули его кореша с машиной, и теперь он настроился в дачный поселок под Кузнецком, чтобы разобраться с ними. Я намекнул, дескать, по телеку видел, как при разборках убивают. Альберт ответил: «У меня есть чем защититься». И показал макаровский пистолет. Точно такой, из какого ты у Грини Замотаева в курятнике бешеную лисицу ухайдакал. В моем кармане от выданных Людкой денег десятка оставалась. Когда к Раздольному подъехали, я хотел культурно расплатиться, а водитель усмехнулся и послал меня куда подальше таким заковыристым матом, аж подумалось, что моя Людка так красиво выражаться не умеет. Извинился я перед ним, вылез из «Жигулей» и прямиком – в шашлычную. С устатку до изжоги портвейна захотелось. Лизка Удалая впала в амбицию. Мол, под запись не дам, перетопчешься. Пришлось пустить слезу об ужасном ограблении. На Лизку это подействовало, как гипноз. Хотя со скрипом, но подала семисотграммовую бутылку. Когда милицейский Голубев залетел в шашлычную пообедать, я уже был на хорошем взводе и увлекся так, что сам поверил в небылицу.
Двораковский без эмоциональных отклонений разборчиво записал суть показаний и попросил Упадышева прежде, чем подписывать протокол, прочитать его содержание. Кеша долго читал, царапал затылок, дымил самосадом и внезапно заявил:
– Без собственного примечания подписывать не буду.
– Какое еще «примечание»? – удивился участковый.
– Очень важное, – сказал Кеша и, взяв у Двораковского ручку, стал выводить в конце протокола кривыми буквами:
«Здеся все написано верно. А кода беседовал с Голубем был в дугу пьяный и какую хренотень наплел хоть убей не помню. К сему Кентий Упадышев».
Из знаков препинания в «примечании» было всего две точки. Двораковский, сдерживая смех, сказал:
– Вместо «Кентий» надо писать «Иннокентий».
– Так короче, – затягиваясь самокруткой, ответил Кеша. – При существовании колхоза был у нас экономист Пашка Петров. Он всегда подписывался коротко: «Пав. Петров».
Глава XVI
В то время, когда участковый Двораковский записывал показания Кеши Упадышева, Антон Бирюков сидел в скромном кабинетике заведующей сельским клубом и разговаривал с Ларисой Хлудневской. В строгом брючном костюме, с короткой стрижкой русых волос и с едва приметным макияжем на курносом лице, Лариса, несмотря на свои двадцать шесть лет, походила на бойкого подростка. Оторвав сосредоточенный взгляд от «поминального» фотоснимка, она посмотрела на Бирюкова и торопливо проговорила:
– Кажется, об этом парне Клава мне рассказывала, будто за ней ухлестывает богатый коммерсант. Но ей не нравилось, что у него нос на семерых рос, а одному достался.
– Давно этот разговор был? – спросил Антон.
– Летом прошлого года. Вскоре после суда, где Клава отделалась шутейным наказанием. Еще она над молодым судьей посмеялась. Мол, поиграла с ним в гляделки, и «лопух» чуть совсем от наказания не освободил. О вас хорошо отозвалась за то, что пожалели землячку и не стали опротестовывать приговор суда. Это адвокат Клаве так заявил: «Если прокурор не подаст протест, можешь спать спокойно».
Бирюков вздохнул:
– Пожалел, да, видимо, напрасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59