— Это же неприкрытая угроза… — тихо проговорила Люба.
Бирюков внимательно оглядел конверт. Никаких знаков почтовой пересылки на конверте, разумеется, не было, а короткая адресная строчка наводила на мысль, что «ультиматум» вручен Зуеву через посредника, приезжавшего в райцентр.
— Брат не говорил вам об этой угрозе? — спросил Антон.
— Ни слова.
— Каким «писательством» он занимался?
Люба задумалась:
— По-моему, это переписывание магнитофонных записей. За деньги, ручаюсь, Лева никогда никому ничего не писал. Он даже возмущался теми, кто на этом деле греет руки.
— Конкретного случая не помните?
— Конкретного… Ну, например, после оформления на пенсию Лева устроился оператором студии звукозаписи. Вскоре он уволился. Я тогда жила у него, сдавала экзамены на заочное отделение. И вот, брат пришел домой очень расстроенный. Спрашиваю: «С начальством не поладил?» Он усмехнулся: «При чем начальство… Думал, там люди работают, оказалось, мафиози собственные карманы набивают». — «Ну, и чего ты скис? Напиши об этом куда следует». Лева махнул рукой: «Ага! Попробуй, напиши… Они, как муху, раздавят».
— И все-таки не написал он?..
— Вряд ли. После того разговора Лева о студии ни разу не вспоминал.
— И никаких дел с этой студией не имел?
Люба вновь задумалась:
— Две недели назад брат приезжал ко мне в общежитие с двухкассетником «Шарпом». Есть такой японский магнитофон. Весь вечер переписывал на нем какие-то ритмы. Потом за этим магнитофоном забежал высокий симпатичный парень в коричневом кожаном пиджаке. Мишей его зовут, фамилии не знаю. Лева говорил, Миша — единственный порядочный человек в студии.
— Сколько лет примерно тому Мише?
— Ну, он постарше Левы… Наверное, где-то около тридцати, но выглядит… В общем, как парень. — Люба смутилась и сразу предложила: — Давайте посмотрим другие письма.
Каждый раз, когда Бирюкову приходилось сталкиваться с личной перепиской незнакомых людей, он чувствовал себя неловко, будто подглядывает в замочную скважину. Хотелось в таких случаях побыстрее перелистать написанное, однако служебный долг, напротив, обязывал не только читать внимательно, но и анализировать содержание, выискивая смысловые тонкости, заключающиеся, как говорится, между строк.
Все письма, адресованные Зуеву, были от любителей музыки. Одни благодарили его за отличный ремонт «Сони»; другие просили совета, стоит ли покупать с рук подержанный «Акай»; третьи спрашивали, нельзя ли чего сделать, чтобы приемник «Шарп-777» ловил радиостанции Европы так же надежно, как ловит азиатские страны. В нескольких письмах содержались благодарности за прекрасные магнитофонные записи. Одно из таких писем заинтересовало Бирюкова. Адресовалось оно некому Ярославцеву Анатолию Ефимовичу, проживающему в Новосибирске по улице Иркутской.
«Здравствуй, дорогой дядя, Анатолий Ефимович! Бандероль твою получил. Записи — люкс! Теперь у меня полностью русский репертуар незабвенной Анны Герман с чистейшим звучанием. Сосед твой — Мастер с большой буквы. Уплати ему, сколько запросит, и телеграфируй мне сумму. Деньги пришлю немедленно. А если он согласится сделать мне с таким же чистым звуком пару кассет Софии Ротару (хотя бы последние песни), то не посчитаюсь ни с какими деньгами. Качество того заслуживает!.. Ты предлагаешь вернуть на студию записи, сделанные халтурщиками. Это длинная песня, и овчинка выделки не стоит. Теперь у меня прекрасный двухкассетник. Недавно купил в Токио. Увлекся я этим делом, как мальчишка. Других увлечений нет. По-прежнему ловлю рыбку, большую и малую. Сейчас ремонтируюсь во Владивостоке. Пробуду здесь полмесяца. Затем уйду в Атлантику за сельдью. По возвращении — полугодовой отпуск. В первую очередь залечу к тебе. Соскучился — жуть! Как себя чувствуешь, старый мушкетер? Не укатали Сивку крутые горки?.. Держись, гвардеец! На таких, как ты, опирается матушка-Русь. Здоровья тебе и успехов, мой двужильный богатырь! Крепко обнимаю и троекратно целую. Безмерно любящий тебя — морской скиталец Сережка».
Ниже размашистой подписи было приписано:
«Одновременно с твоей бандеролью получил пакет от Жени Дремезова. Прислал прожект с „научными“ обоснованиями и чертежами изобретенного им метода лечения алкоголиков. Предлагает желающим морякам ехать к нему и гарантирует стопроцентное выздоровление. В Новосибирске, пишет, медицинские бюрократы не дают ходу новому методу. Ох, насмешил меня Женя „своим изобретением“! Видно, основательно у мужика мозги помутились. Грустно. Славный ведь был парень. Страшно подумать, сколько талантливого люду погублено „зеленым змием“! Спохватиться бы нам лет на 20 раньше…»
В левом верхнем углу письма, похоже, старческим почерком была начертана наискосок шутливая резолюция: «тов. Зуеву — для сведения и принятия мер по обеспечению капитана дальнего плавания С. П. Ярославцева добрыми песнями С. Ротару. Старперпенс А. Ярославцев».
Люба, прочитав письмо после Антона, сказала:
— Анатолий Ефимович — персональный пенсионер, бывший сосед Левы по новосибирской квартире. Ему, наверное, уже под восемьдесят. Высокий интересный дед. Женька Дремезов тоже из бывших соседей. Спившийся алкоголик, я уже говорила. Кстати, здесь и от него письмо есть…
Она быстро перебрала конверты и один из них подала Бирюкову. Антон внимательно стал читать:
«Здорово, Лева! Ты чего, корефан, проходишь не заходишь? Я теперь работаю то строителем, то слесарем, то просто так — на подхвате. Все это называется „ремонтные работы“. Тощища страшная. Где-то прочитал, что чем выше интеллектуальный потенциал, тем тяжелее выполнять примитивную работу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9