Даже ненависть тут была помехой. Полковник, как и его подчинённые, делал дело, работал с живым материалом, и эмоции здесь были не более уместны, чем при нарезке гаек или укладке кирпичей.
— До чего же стандартные приёмы! — внезапно проговорил арестованный. — Мне надоела ваша тупость, и, чтобы вы скорей уяснили ситуацию, вот моя рука. Коснитесь её кончиком сигары.
Жест, казалось, не был замечен. Полковник молча, без выражения смотрел на Роукара. Текли долгие, немые секунды. И случилось то, что должно было случиться: пальцы арестованного мелко задрожали.
Тогда полковник поднёс к раскрытой ладони сигару. Медленно прицелился — и вдруг стряхнул в ладонь пепел.
Рука дёрнулась. Полковник неторопливо рассмеялся, видя, как исказилось лицо Роукара.
— Вот так, — сказал он спокойно. — Теперь ещё один маленький урок.
Он подал знак. Два статуеподобных охранника сделали шаг к креслу, одинаково щёлкнув чем-то металлическим.
— Будем разговаривать просто или как?
— Нет. — Ответ был едва слышим. — Не будем.
Руки охранников сошлись на затылке Роукара.
Вскрикнули все четверо. Четыре белых лица смотрели друг на друга, но на одном из них, кроме боли, было ещё торжество.
Первым пришёл в себя полковник.
— Вон… Охрана — вон!
Крохотная заминка; утратившие статуеподобность охранники недружно повернулись через плечо, и кабинет опустел.
— Благоразумно, — сказал арестованный. — К чему лишние свидетели начальственной беспомощности?
Из ящика стола полковник рывком выхватил пистолет.
— Поговорим, — сказал он с угрозой.
— Если я того захочу, — уточнил арестованный.
— Я пристрелю вас!
— А вы не думаете, полковник, что это ещё более опасно, чем насилие?
Полковник порывисто затянулся сигарой. Взгляд его шарил по лицу противника. Теперь он видел в арестованном достойного противника, стало быть, личность, которую надлежало раскусить.
— Сигару? — неожиданно предложил он.
— Нет. Чем скорей мы расстанемся, тем лучше будет для нас обоих.
Полковник кивнул.
— Я реалист, — сказал он негромко. — Обстановка изменилась, это мне ясно. Что же из этого следует?
— Уже лучше, — сказал Роукар. — Итак, для начала небольшая лекция…
Он оглядел помещение и улыбнулся, насколько это позволяли разбитые губы и взвинченные нервы.
— Лекция в охранке… Забавно! Ладно. Усвойте вот что. Любому физическому или умственному действию предшествует свой нервный импульс. Акту насилия — тоже. Организм испускает электромагнитные колебания… Нечто вроде беззвучного крика, ясно? Способ, к которому мы прибегли, вам знать излишне. Но смысл его вот в чём. Мой организм настроен теперь таким образом, что он улавливает чужой импульс насилия. При этом нервные системы палача и жертвы замыкаются, точно лампочки в цепи. Если за импульсом не следует действия, то ничего не происходит, подобно тому, как не зажигаются лампочки, если не нажат выключатель. Но коль скоро за мысленной командой следует удар… Моё тело пронизывает боль, и точно такая же пронизывает ваше! И не важно, что послужило причиной боли — ваш собственный кулак или сапог вашего подчинённого. Палач и жертва скованы одной цепью настолько, что теоретически все должны чувствовать одинаково. Но практически общей становится только боль, поскольку это самое сильное ощущение. Как же так, спрашиваете вы. Арестованного отдубасили, его тело болит, а я не чувствую этого, хотя должен почувствовать, если сказанное им правда. Секрет прост: я могу ослабить или усилить возникшую меж нами связь. Вот я её усиливаю. Как теперь?
Лицо полковника мучительно напряглось. На лбу выступили бисеринки пота, руки непроизвольно сжались. Секунду-другую шеф охранки и арестованный молча смотрели друг другу в отуманенные болью зрачки.
— Третий закон Ньютона, — торжествующе проговорил Роукар. — Сила действия равна силе противодействия. Теперь этот закон будет осуществляться между людьми так же явно, как в физике! Когда ещё жертва могла той же мерой немедленно отвечать палачу на пытку пыткой? Терпите… Все, с насилием покончено!
— Нет власти без насилия. — Полковник разомкнул побелевшие губы. — Уничтожая власть, вы рушите закон, порядок, само общество…
— Ваше общество! — звеняще воскликнул Роукар. — Вы… вы просто дорвавшийся до власти гангстер, вам ли говорить о законе!
Он вскочил, задыхаясь, подошёл к распахнутому окну. В душном мраке спал, ворочался и во сне терзаемый обыденными заботами город. Вот так же люди, должно быть, спали, когда у них под боком испытывался первый паровой движок. Когда к самолёту подвозили первую атомную бомбу…
Роукар вздохнул. В груди привычно толкнулась тяжесть тайно, в подпольной лаборатории вшитого импульсатора, который улавливал, сортировал, усиливал, возвращал сигналы своей и чужой нервной ткани. Знать о нем полковнику не следовало, иначе его, Роукара, тут же распотрошили бы под наркозом. Другое дело завтра, когда вся эта нечисть сгинет. Тогда, не боясь обыска, каждый сможет носить импульсатор просто в кармане, и уже никто никому не посмеет причинить боль. С насилием будет покончено. Навсегда!
— У вас есть выбор. — Роукар обернулся к полковнику. — Или вы, вся ваша шайка грабителей и тупиц немедленно удерёт с чемоданами, или на вас двинутся мои, тем же вооружённые товарищи. Тогда боль, которую вы, сопротивляясь, нам причините, убьёт вас самих! Мы против ненужных жертв, хотя за свободу готовы отдать свою жизнь. Я вас предупредил: убирайтесь!
Пламенный голос Роукара умолк. Ответом было молчание. Лицо полковника, чья воля наводила ужас на всю страну, застыло восковой маской.
1 2 3 4