О своем нерожденном ребенке, о фильме, о пробравшейся в волосы
матери седине, о первой встрече с Шоном, о первом школьном свидании, о
рецептах любимых кушаний, о взлетевших ценах на золото, о копошащихся в
пыли голубях - о чем угодно, кроме подруги, которая лежала внутри
уродливого деревянного ящика, собранная в морге по кусочкам, как старая
сломанная кукла... то, что от нее осталось...
Рука. Пол-руки пропало. До локтя. Исчезла. Испарилась. Бесследно. Это
им сказал брат Джерри. Как это могло быть? Кто мог сделать такое? Только
человек с очень больной психикой. А может быть, какой-нибудь зверь?
Собака, очень голодная собака. Кто-то, что-то наткнулось на лежащих в
искореженной машине Фиону и Джерри и просто утащило руку. Это было слишком
страшно и напоминало Энджеле о жуткой тошнотворной книге, которую
собиралась издать Черил.
- Даруй же ей вечный покой, Господи.
- И да сияет над ней свет вечный. Теперь Энджела плакала. По щекам
ползли крупные беззвучные слезы. Пытаясь остановить их, она прижимала
пальцы к глазам, но без толку. Шон заметил это, взял руку Энджелы в свою,
сжал. Она благодарно ухватилась за это ободряющее пожатие.
Священник помолился за присутствующих, и служба подошла к концу.
Гроб опустили в могилу. Мягкий, не оставляющий надежды стук. Черил
встала и послушно бросила в могилу красную розу. Шон нагнулся и прошептал
Энджеле на ухо:
- Пошли. Давай выбираться отсюда.
Энджела давно уже созрела для этого.
Шон угрюмо вел машину домой. Чтобы заполнить молчание, Энджела
включила радио. Вивальди. Музыка лишь усилила скорбь. Она опять повернула
ручку и выключила приемник, тихо всхлипывая и гадая, как вышло, что
радость из ее жизни исчезла так быстро. Она вспомнила, как была счастлива.
Всего несколько дней назад. Энджела полезла в бардачок за бумажной
салфеткой. Она пришла к решению, что все они чрезвычайно уязвимы. Ничто не
предвещало теней на их горизонте - и вдруг, как гром с ясного неба,
грянула беда. Бух. Вот так вот. Безо всякого предупреждения. Ни с того, ни
с сего.
Ни с того, ни с сего?
Энджела медленно выпрямилась на сиденье. Ее пробрал ледяной озноб.
Она мысленно вернулась к вечеринке, терзая память, пытаясь припомнить
ответы Бонни на свои вопросы. Инстинктивная убежденность. Определенность.
Все подходило. Но потом Бонни спросила: И ничего плохого так и не
произошло?
Нет, ничего, была вынуждена признать Энджела.
Но это было четыре дня назад.
Энджела скатала салфетку в тугой влажный шарик. Вот к чему все это
было. К гибели Фионы, которая неясно брезжила на горизонте будущего.
Будущего Энджелы. Словно тень под дверью, предупреждающая о невидимом
чужаке снаружи, предчувствие предсказывало надвигавшуюся смерть ее лучшей
подруги. И, вопреки предположениям Бонни, не имело никакого отношения ни к
духам, ни к призракам.
Может быть.
Задумавшись над этой мыслью, Энджела попробовала убедить себя в ее
соответствии истине. Но какая-то частичка ее "я", робкая, полная страха
частичка, не желала убеждаться. Не потому, что эта мысль подразумевала
слишком много: она подразумевала слишком мало.
Было нечто большее; страхи Энджелы нашептывали ей, что это лишь
начало. Айсберг. Показалась лишь его верхушка - острая, белая верхушка.
Под которой притаилась чудовищная гора ледяной опасности. Целая миля
глубоко погруженного, безбрежного, смертоносного льда, который неумолимо
надвигался, чтобы раздавить хрупкие скорлупки их жизней.
Энджела посмотрела на Шона. Разве можно было объяснить ему это?
Она не могла. И не хотела. Он никогда не понял бы ее.
Опустив окно, Энджела закинула скатанную в шарик салфетку так далеко,
как сумела.

Вечером, пока Шон разжигал жаровню во дворе, Энджела, растянувшись на
диване в гостиной и бережно держа в ладонях стакан охлажденного вина,
слушая ирландские записи Шона.
Она благодарила Бога, что этот день кончился. Он был третьим по счету
в веренице дней, которые Энджела с удовольствием стерла бы из памяти.
Чувствуя себя начисто лишенной эмоций, выжатой досуха наподобие кухонных
губок миссис Салливэн, она ждала от спиртного облегчения.
Вино начинало помогать. Тугая пружина у Энджелы внутри
раскручивалась: сперва расслабились мышцы, потом ушло нервное напряжение.
Отхлебнув, Энджела оглядела комнату. Сосновая облицовка, балки под
потолком, литографии одного сан-францисского художника, глубокий удобный
диван и стулья, обтянутые небеленым хлопком, кресло, которое у Шона
пытались выкупить обратно вдвое дороже его первоначальной цены. В лучах
заходящего солнца все это выглядело волшебно. Раззолоченным. Ласкающим
глаз. Таким домашним. Надежным. Энджела решила, что отныне станет
проводить здесь больше времени. Комната считалась гостиной, но это не
значило, что она предназначается только для гостей. А до сих пор они
пользовались ею лишь для приемов. Со дня свадьбы Энджела сюда и не
заглядывала.
Этим вечером комната была иной, поняла Энджела. Что-то было не на
месте. Чего-то не хватало.
Отыскав причину, она улыбнулась. Занятно, как всякая мелочь может
менять интерьер. Очень похоже на миссис Салливэн: та, вытирая пыль, всегда
брала на себя смелость переставлять вещи, лампы, безделушки по-новому.
В комнату с бутылкой вина вошел Шон. Он заново наполнил стакан жены,
потом налил себе.
Энджела вопросительно посмотрела на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89