Неожиданно оказывается, что преподобный Эдмунд — друг нашего друга Гаута. Да, Гаут побывал и здесь, он строил и этот дом Божий, но уехал отсюда еще до того, как на кровле был прибит последний лемех.
— Странный он человек, — говорит преподобный Эдмунд. — Думаю, я не совсем понимаю его, да простит мне Всевышний мои грехи, и ты, государь, тоже прости меня, если я без должного почтения говорю о человеке, близком конунгу, но в непреодолимой потребности Гаута прощать есть что-то, что пробуждает во мне неприязнь к нему.
Мы согласны с преподобным Эдмундом, нам тоже случалось испытывать подобное чувство. Странно только, что во время этого перехода через горы по пути к нашему суровому недругу в далеком Бьёргюне мы сидим и беседуем с совершенно чужим человеком о сладостной тайне прощения. Преподобный Эдмунд спрашивает:
— Вы хотите спуститься к фьорду и взять там корабли?…
Конунг не отвечает.
— В этой долине, Сверрир, тебе нечего бояться, — продолжает преподобный Эдмунд. — Время от времени Эрлинг Кривой проезжает здесь, это, я думаю, тебе важно знать. Конечно, ты найдешь корабли. Но если у тебя есть серебро, а я думаю, у тебя оно есть, прости совет человека, не обладающего твоим умом. Заплати бондам за ущерб, какой они понесут, отдав тебе свои корабли. И, если сможешь, верни корабли неповрежденными их прежним владельцам. Тогда ты скоро станешь конунгом этой страны.
— В этом ты прав, — соглашается конунг.
— В наших краях у тебя еще нет друзей, — откровенно говорит преподобный Эдмунд. — Люди не знают тебя, но они знают Эрлинга Кривого и его сына конунга Магнуса. Многие говорят, правда украдкой, что Магнус вообще незаконный конунг. Эрлинг Кривой нарушил закон, когда позволил, чтобы его сына провозгласили конунгом. Если твоя доброта, Сверрир, и твоя сила сожмутся в единый кулак, твои противники окажутся слабее тебя.
Эти слова трогают Сверрира, и я замечаю слезы в его глазах, глубину которых не мог измерить никто. Преподобный Эдмунд тоже замечает их и быстро заводит речь о другом. Он обращается ко мне и говорит, что недалеко отсюда мы выедем на узкую крутую тропу, которая идет над пропастью. Другой дороги отсюда нет. Тропа небезопасна, ее лучше проехать при дневном свете, привязав лошадь к лошади и человека к человеку. Если один сорвется, другие удержат его.
Мы благодарим священника за его советы и собираемся в путь. Преподобный Эдмунд просит, чтобы конунг и я зашли с ним в церковь. Церковь очень красива, она еще не окончена, но в слабом свете, проникающем сюда через узкие окна, видно распятие и мы опускаемся перед ним на колени.
— Прежде чем Гаут ушел отсюда, — говорит преподобный Эдмунд, — я сказал ему: Когда почувствуешь, что твой час близок, возвращайся сюда, и я похороню тебя под полом дома Божьего, который ты сам построил. И буду молиться за твою душу в чистилище до тех пор, пока сам не попаду туда. Гаут поблагодарил меня. И обещал, что если ноги не откажут ему, его последний путь будет сюда через Филефьялль.
Преподобный Эдмунд благословляет нас под сводами церкви и говорит:
— К имени всемогущего Господа и святой Девы Марии, к имени святого конунга Олава и святой Сунневы я прибавляю имя и богоугодного Гаута. Ступайте с миром и да будет с вами мое благословение.
Мы собираемся и едем дальше.
— Держитесь друг за друга на этой тропе!… — кричит он нам вслед.

***
После полудня начинается дождь, и к вечеру мы достигаем крутой тропы. Кругом каменные россыпи, над тропой нависают отвесные скалы, внизу в ущелье между камнями пенится река. То тут, то там одинокие березы и сосны цепляются за неприступные склоны, и над всем этим в дожде и сумерках высится голая каменистая гора. Вершины ее мы не видим.
Конунг говорит, что мы должны заночевать в начале тропы, — поставим лошадей в середину и выставим посты. А завтра на рассвете пойдем по тропе, человек за человеком, лошадь за лошадью, так мы минуем это опасное место и выйдем к фьорду.
Не очень-то легко найти подходящую площадку, где можно разбить лагерь, а делить отряд на части конунг не хочет. Приходится вернуться немного назад, там мы находим удобное место и разводим костер, едим и ложимся, завернувшись в овчины. Сыплет частый дождь, но ночь теплая, из-за шума реки не слышно, что говорит человек, лежащий рядом с тобой. Я долго не сплю, так темно, что я не вижу собственной руки.
Меня кто-то трясет, я просыпаюсь и открываю глаза, это мой добрый отец Эйнар Мудрый. Только-только начинает светать.
— Аудун, я должен сообщить тебе нечто важное, — говорит он. — Тебе и конунгу, но он спит, а медлить нельзя. Разбуди его.
Я протягиваю руку и бужу конунга, он спит рядом со мной. Конунг встает — сна у него в глазах как ни бывало.
— Сверрир, — говорит мой добрый отец, — сегодня ночью ко мне приходил Гаут…
Мы внимательно смотрим на него, еще не совсем рассвело, и нам трудно разглядеть, что скрывается в глазах моего доброго отца. Голос его звучит не совсем обычно.
— Ко мне приходил Гаут, — повторяет отец, — и я не знаю, во сне или наяву. Если это был сон, то я никогда не видел такого явственного сна. Он подошел ко мне на крутой тропе и указал на меня обрубком руки — он всегда так указывает, когда взволнован или сердит. Гаут как будто хотел показать, что меня не должно здесь быть.
Нам со Сверриром это не нравится, люди вокруг нас начинают просыпаться. Конунг говорит, что мы должны пойти к тропе и осмотреть ее. Сигурд из Сальтнеса тоже проснулся и идет с нами.
В предутренних сумерках мы с трудом различаем тропу, она лепится по горному склону, такая узкая, что большая кладь будет задевать горную стену и может оттеснить лошадь с тропы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106