Они оба были больше меня и, по-видимому, не испытывали никаких сомнений. Их одежда была грязной, но по большей части целой. Не думаю, что они долго были «перекованными». У обоих были дубинки. У меня не осталось времени, чтобы заметить что-то еще.
«Перековывание» не делает людей глупыми или медлительными. Они больше не могут ощущать эмоции других и поэтому не понимают, что эти эмоции могут влиять на поступки их врага. От этого их действия часто непонятны.
Они не становятся менее сообразительными или менее искусными в обращении с оружием. Однако они стараются немедленно удовлетворить все свои желания, совершенно как звери. Лошадь, которую они украли сегодня, они могут просто съесть завтра, потому что голод сильнее желания ехать верхом. Кроме того, у них нет взаимопомощи во время боя. В группах «перекованных» нет никакого взаимодействия. Они могут повернуть друг против друга, чтобы получить добычу, с такой же легкостью, как и атаковать общего врага. Они могут двигаться вместе и нападать вместе, но не более того. И однако они остаются по-звериному хитрыми и безжалостно ловкими, стремясь получить желаемое.
Я знал все это. Поэтому не был удивлен, когда оба «перекованных» пробежали мимо меня, чтобы атаковать сперва более слабых. Удивительнее всего было трусливое облегчение, которое я при этом почувствовал. Оно парализовало меня, как один из моих снов, и я позволил им ринуться к девушкам. Хани и Пайпер дрались лишь как рассерженные и испуганные менестрели с палками. В этом не было ни искусства, ни умения, ни даже опыта сражения вместе – а значит, они все время случайно стукали друг друга и Джоша. Они были обучены музыке, а не искусству боя. Джош стоял в середине, вцепившись в свой посох. Он не мог драться, чтобы не попасть по Хани или Пайпер. Ярость исказила его лицо. Я мог бы убежать тогда, схватить свой узел и броситься вдоль по дороге не оглядываясь. «Перекованные» не стали бы преследовать меня. Они были удовлетворены более легкой добычей. Но я этого не сделал. Какие-то обрывки мужества и гордости все еще сохранялись во мне. Я вступил в бой с меньшим из нападавших, хотя он более искусно обращался со своей дубиной. Я оставил Хани и Пайпер отбиваться от здоровяка и вынудил второго биться со мной.
Мой первый удар попал ему по ногам. Я хотел искалечить его или хотя бы сбить с ног. Он взревел от боли, поворачиваясь ко мне, но не замедлил движения. Еще одну вещь я заметил в «перекованных». Они, очевидно, меньше ощущают боль. Когда меня избивали, я совершенно лишался мужества при мысли о том, как изувечат мое тело. Странно было обнаружить, что у меня была эмоциональная привязанность к собственной плоти. Это было чем-то большим, чем просто попытка избежать физической боли. Регал знал это. Он знал, что каждый удар, нанесенный мне его стражниками, внушает мне еще больший страх. Этот страх сковывал меня с той же силой, что и удары. «Перекованные», по-видимому, ничего подобного не чувствовали. Может быть, теряя привязанность ко всему остальному, они теряли и любовь к собственному телу.
Мой противник развернулся и нанес мне удар, от которого я содрогнулся, вцепившись в свой посох, но сумел отразить его. Мое тело застыло в ожидании большей боли. Он ударил меня снова, и снова я отбил удар. Поскольку я уже вступил с ним в бой, у меня не было возможности повернуться и убежать. Он умел обращаться с дубиной: вероятно, когда-то был воином, обученным владению топором. Я узнал эти движения и удачно отбивался. Я боялся его слишком сильно, чтобы атаковать самому, боялся удара, который мог бы настичь меня, если бы я хоть на секунду перестал защищаться. Я отступал с такой готовностью, что он обернулся, возможно собираясь оставить меня и снова броситься к женщинам. Я нанес жалкий ответный удар. Он едва вздрогнул и опять пустил в ход свою дубину, не давая мне возможности использовать преимущества моей более длинной палки. В отличие от меня, его не отвлекали крики защищающихся менестрелей. В зарослях я слышал приглушенные проклятия и слабое рычание. Ночной Волк подстерег третьего человека и бросился на него, пытаясь перегрызть ему сухожилия. Он потерпел неудачу, а теперь кружился вокруг «перекованного», стараясь держаться подальше от его меча.
Я не знаю, как мне пройти мимо его клинка, брат. Но думаю, что задержу его здесь. Он не посмеет, повернуться ко мне спиной, чтобы напасть на тебя.
Будь осторожен! У меня не было времени сказать ничего больше, потому что человек с дубинкой поглощал все мое внимание. Удары градом сыпались на меня, и я вскоре понял, что теперь мой противник вкладывает в них больше сил. Он уже не боялся, что ему придется защищаться самому. Он хотел только пробить мою защиту. Каждый удар, который мне удавалось отразить посохом, сильно встряхивал меня. Это будило старую боль, напоминая о давно заживших ранах. Моя выносливость в битве была не та, что раньше. Охота и ходьба не укрепляют тело и не наращивают мускулы, как это делает работа веслом. Поток сомнений подтачивал мою сосредоточенность. Я подозревал, что мой противник сильнее меня, и так боялся боли, которую он мог причинить мне, что не мог думать о том, как избежать ее. Желание остаться целым не то же самое, что желание победить. Я пытался увеличить расстояние между нами, чтобы использовать длину моего посоха, но он тоже следил за этим.
Я бросил взгляд на менестрелей. Джош твердо стоял на дороге с посохом наготове, но нападавшие оставили его. Хани, хромая, пятилась от преследователя. Она пыталась отбиваться, в то время как Пайпер следовала за ними, безуспешно колотя своим тонким посохом по плечам «перекованного».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46