После двух часов тяжкой работы она немного успокоилась: не так все плохо, главпочтамту банкротство пока не грозит. Большинство посылок содержало или алкогольные напитки, совершенно не пострадавшие от селёдки, или льняное постельное бельё, которое и так часто стирается. Безнадёжно испорчены были только две посылки: залитое рольмопсовым маринадом детское пуховое одеяльце и бандероль с книгами, не представляющими, к счастью, библиографической ценности. Ещё некоторое сомнение вызвала, правда, сухая колбаса, издающая теперь крепкий селёдочный запах.Подумав, заведующая и её подчинённые пришли к выводу, что селёдка колбасе не помеха, а селёдочный запах, может, даже повышает вкусовые качества колбасы.Оставалось составить официальный протокол и написать извещения пострадавшим отправителям. Протокол заведующая писала лично, ей помогала контролёрша.— А вот поваренной книги нам ни в жизнь не найти, — мрачно бубнила контролёрша. — Она в магазинах расходится вмиг. Что теперь делать?Заведующая отложила ручку и ещё раз осмотрела подмокшую книгу.— В конце концов, прочитать можно, — сказала она. — Оставим, пусть отправитель сам решает, пошлёт такую или вообще никакой. Что там дальше?Контролёрша с лёгким отвращением взяла двумя пальцами следующий мокрый предмет и объявила:— Пуховое одеяльце. Никуда не годится.— Подождите, не могу же я написать в официальном документе «никуда не годится». Надо сформулировать как следует. Что за ткань на одеяле?— Дамаст.— Так. «Детское одеяло из дамаста…» Нет, нехорошо. «Одеяло детское. Негодность 100%. Дамастовое покрытие промокло насквозь, все в подтёках и…» И как, написать, что воняет?— Ещё как воняет!— Но так же писать нельзя. «Издаёт запах»? Тоже не то.— Пропиталось селёдочным запахом, — подумав, предложила формулировку контролёрша.— Очень хорошо. «Пропиталось селёдочным запахом». Дальше. «Пух…» А почему вы думаете, что там пух?— Так в декларации же написано.— Написать можно что угодно. Надо проверить. Опять же пух разный бывает — гусиный, утиный, может быть пополам с шерстью, а может оказаться не пухом вовсе, а пером. А нам выплачивать компенсацию. Проверьте!— Как же я проверю? Внутрь ведь не заглянешь.— А вы разрежьте, все равно вещь испорчена.Взяв ножницы, контролёрша с усилием разрезала мокрый дамаст, засунула руку внутрь и вытащила из одеяльца горсть содержимого.— Пух, — сказала она, разжав ладонь. — Только вроде ещё с чем-то. Может, и правда с шерстью?Она опять сунула руку под дамастовое покрытие, вытащила ещё одну горсть пуха, и вдруг брови её удивлённо поползли вверх.— А это что? Пух с бумагой, что ли?Заведующая наблюдала за её действиями с растущим беспокойством. Из глубин одеяльца контролёрша извлекла большой ком мокрого пуха, в котором виднелось несколько длинных зелёных бумажек, очистила одну из них от налипшего пуха и…— Пресвятая Богородица! — сдавленным голосом произнесла заведующая.Несколько минут обе, не шевелясь, с ужасом вглядывались в зеленые банкноты. Первой опомнилась заведующая. Она вскочила, перевернув стул, и крикнула душераздирающим голосом:— Ничего не трогать! Ни к чему не прикасаться! Милицию! Свидетелей! Директора!В присутствии комиссии, составленной из представителей почтовой, таможенной и милицейской служб, пуховое одеяльце с оригинальной начинкой было торжественно разрезано на мелкие кусочки. Выяснилось, что начинка состояла из пятидесяти шести стодолларовых купюр, издававших резкий селёдочный запах.— Неплохо! — одобрительно заметил поручик Вильчевский, услышав о сумме в пять тысяч шестьсот долларов. — Кто же отправитель?В таможенной декларации и в адресе на посылке отправителем значился некий Иероним Колодзей, проживающий по адресу: Варшава, улица Дольная, дом номер тридцать четыре. Адрес был написан чётко, шариковой ручкой, кривоватыми печатными буквами.При внимательном изучении останков бесценного одеяльца было обнаружено, что один из швов дамастового покрытия распарывался и сшивался вновь вручную, причём старательно имитировалась машинная строчка.Этот факт автоматически исключал из числа подозреваемых изготовителя и избавлял милицию от трудоёмкой и наверняка напрасной работы по его выявлению.— Теоретически одеяло могли фаршировать валютой прямо в мастерской, а шов распороть потом специально, чтобы на них не подумали, — рассуждал поручик. — Лично я в это не верю. Не будем терять времени. Малиняк, а ну-ка, быстренько слетайте к Колодзею. Может, сегодня все и выясним.Сержант Малиняк слетал и, вернувшись, мрачно доложил:— На улице Дольная в доме номер тридцать четыре размещается санаторий для нервнобольных. Нет там никакого Колодзея. И никогда не было. И ни одного Иеронима — ни среди больных, ни среди медицинского персонала. Никто из них в последнее время никаких посылок не отправлял, а на вчерашний вечер у всех алиби.— Адресат! — бросил поручик.Адресатом значился некий Улаф Бьёрнсон, проживающий по адресу: Стокгольм, Нюторстаген, 19/111.Поручик больше не высказывал оптимистических прогнозов. Лицо сидящего рядом с ним представителя таможенной службы выражало простодушное удовлетворение от того, что не он милиционер.Допросили весь персонал вчерашней смены главпочтамта. Никто не помнил человека, отправлявшего одеяльце, лишь одна сотрудница твёрдо стояла на том, что им был мужчина. К сожалению, никаких его примет она не запомнила. Зато все очень хорошо запомнили человека с рольмопсами — и оператор, и кассирша, и таможенница, и упаковщики. Из-за него остальные клиенты прошли незамеченными. Мрачный сержант Малиняк очень тонко подметил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89